Зимой 2024–2025 годов редакция журнала «Шрифт» вступила в переписку с дизайн-студией «Экспериментал джетсет». Трио из Нидерландов дало согласие на публикацию перевода их эссе, прислало обстоятельные ответы на наши вопросы и обновлённую версию автобиографии. Сложившуюся таким образом подборку мы и предлагаем вниманию читателя. Редакция
«Экспериментал джетсет» — амстердамский коллектив графических дизайнеров, созданный в 1997 году Марике Столк, Эрвином Бринкерсом и Данни ван ден Дюнгеном. Их основная специализация — печатная продукция и инсталляции. «Джетсеты» работали над проектами для самых разных организаций, в числе которых Объединение национальных музеев Франции, парижский культурный центр «104», Центр Помпиду, амстердамский клуб «Парадизо», Городской музей Амстердама, Почта Нидерландов, Музей американского искусства Уитни, киевский Центр визуальной культуры, Дом культуры «ГЭС-2» фонда V–A–C, Альянс новых арт-дилеров, «Стернберг-пресс», Школа архитектуры Университета Райса в Хьюстоне и Музей современного искусства в Нью-Йорке.
Работы «джетсетов» вошли в постоянные коллекции музеев современного искусства в Нью-Йорке и Сан-Франциско, Городского музея Амстердама, Чикагского института искусств, Художественного музея Милуоки, Музея декоративного искусства в Лувре, Музея дизайна в Цюрихе, Национального центра пластических искусств в Париже, Архива шрифтовых форм в Сан-Франциско и Смитсоновского музея дизайна Купер Хьюитт.
В 2000–2013 годах «джетсеты» преподавали в Академии Геррита Ритвельда, а в настоящее время руководят Мастерской типографики Арнемского университета искусств.
Будущее печати
Ниже следуют две короткие статьи. Обе связаны с будущим печати в целом и книги в частности. Мы их объединили, поскольку они кажутся тематически схожими.
Первый текст мы написали для опубликованного в 2010 году каталога «Самые красивые книги Швейцарии — 2009». Лоренц Бруннер, дизайнер и соредактор издания, попросил нас написать что-нибудь о «будущем книги». Свои статьи дали также Пол Эллиман, Доминик Гонсалес-Фёрстер, Уилл Холдер, Ричард Холлис, Эмили Кинг, Юрг Лени, [студия] Norm, Даниэль ван дер Вельден, Лоренс Вайнер и многие прочие.
Второй текст — написанная на скорую руку заметка для тома, который готовило венецианское издательство «Автоматические книги». Нас также просили поразмышлять на тему будущего печати. Насколько мы знаем, книга так и не вышла, а значит, не был опубликован и текст.
Прежде чем приступить, небольшое примечание о наших текстах вообще: мы считаем, что они устаревают очень и очень быстро. Не то чтобы мы то и дело меняли свои взгляды — в сущности, они достаточно стабильны. Ну или нам нравится так думать. Но способы, которыми мы пытаемся формулировать наши воззрения, часто меняются. Чтобы излагать свои взгляды, нам постоянно нужны новые, более точные слова. Как если бы слова эти вращались на орбите вокруг чего-то не вполне доступного (по крайней мере, нам) для выражения. Слова действительно нас подводят.
Таким образом, хотя наши базовые убеждения остаются практически теми же спустя годы, наши слова всё время меняются до такой степени, что порой даже кажутся противоречащими друг другу. Именно поэтому перечитывать старые тексты, как правило, довольно мучительно: мы редко согласны с тем, что говорили.
Зачем же в таком случае публиковать эти старые тексты, если мы знаем, что они, возможно, не созвучны нынешним средствам выражения наших взглядов? Думается, главный повод для этого — как раз таки отметить эти изменения. Публикацией этих старых статей мы надеемся охватить некоторые сдвиги, происходящие от текста к тексту, — сдвиги не столько в наших воззрениях, сколько в способах преобразовывать их в слова.
Пригоршня будущего*
«Будущее чего-то там» — в этих словах есть то, что нам претит. Взять «будущее книги», «будущее типографики», «будущее печатной продукции» или чего-либо ещё, что-то в такой фразе вызывает отторжение. Больше всего раздражает предположение, что будущее — нечто реально существующее и притом абсолютно нам неподвластное. Заранее определённый курс, которому мы должны следовать, нравится нам это или нет. Мы не разделяем такой подход. И просто не верим в будущее как подобную богу силу природы, нечто, чему мы должны смиренно подчиняться.
«Наше будущее» — да, звучит гораздо лучше. «Наше будущее» — нечто поддающееся управлению, формовке, перестройке, оно достижимо. «Грядущее» тоже звучит неплохо. Множество «будущих»? Если мы способны отринуть идею, что будущее определяет нашу жизнь подобно древнему божеству, почему нет? Позволим себе дерзость в этом вопросе: мы определяем будущее, совсем не наоборот.
Если маленькая группа людей верит в какое-то дело, у него есть будущее. В случае с красивой книгой группа может быть и впрямь крошечной: все, кто вам нужен, — это писатель, издатель, дизайнер, печатник и читатель. Пятеро. Междусобойчик, среднего размера семья, пять новорождённых, рок-группа, молодёжная банда, тайное общество, причудливый любовный треугольник, полное пассажиров авто, группка продавцов-консультантов в пустом супермаркете, основной состав актёров сериала «Сайнфелд» плюс один, волейбольная команда минус один, команда участников викторины или гребцов в лодке. Буквально горсть, почти ничто. И всё же этого достаточно, чтобы определять будущее.
Разумеется, мы можем строить теории относительно будущего. Смело заявить, что отношения между печатной продукцией и цифровыми медиа, существующие сегодня, сродни отношениям между живописью и фотографией сотню лет назад. Фотография так и не вытеснила живопись, однако настолько изменила последнюю, что та обрела способность к самосознанию. Внезапно живописный акт стал частью собственного содержания. Так же и цифровые медиа повлияют на печатную продукцию. Печать обретёт способность обращаться к самой себе, что будет признаком не её близкой кончины, но достижения зрелости. Вот во что мы верим. Но это наша версия сценария. Если вы видите другое будущее — здорово! Формируйте группу и стройте своё будущее. Ну или собирайте волейбольную команду.
29 марта 2010
Воздействуя на поверхность:
несколько беглых соображений насчёт слова «графика»
Хотя слово «графика» происходит от греческого γραφική, обозначающего и письмо, и рисование, следы этого слова восходят к ещё более древней, праиндоевропейской основе grebh — «царапать», «гравировать». С давних времён письмо было видом резьбы. Вдавливать палочку в глиняную табличку или прорезать на камне иероглиф, акт письма — всегда давление (оттиск) на поверхность: камень, глину, воск, дерево, медь, кальку или пергамент. Воздействие на поверхность сохраняется и в сегодняшних практиках, относящихся к графике. Печатание до сих пор подразумевает давление на то, что запечатывается. Делается ли оттиск вручную деревянными или свинцовыми литерами, скармливается ли безукоризненно чистая бумага здоровенным станкам, подаются ли ещё незапятнанные листы во вращающиеся металлические валы — сам акт печати необратимо повреждает волокна бумаги, пусть и слегка. Печатание — всегда воздействие на поверхность, давление и углубление в неё. Печатать — значит оставлять шрамы.
Посмотрим правде в глаза: «графика» по своей природе неприятное слово. Оно из той специфической группы слов, что начинаются с сочетания gr и несут в себе одинаково грязные, грузные, отталкивающие коннотации: grim, grave, grind, grisly, gritty, grey, gruelling, grifter, grungy* и так далее. (Не будем забывать ещё и Гренделя — старейшее чудовище англосаксонской литературы.) Как будто слово «графика» одним своим звучанием воплощает физический дискомфорт от выцарапывания, гравирования. Гортанное произношение кажется актом графики само по себе: слово гравируется на задней стенке глотки, буквально скребя голосовые связки.
Теперь сравним всё это с лёгким и естественным произношением фразы World Wide Web. В отличие от слова «графика», которое мы с трудом исторгаем из горла, слова world, wide и web ведут себя подобно пузырькам на поверхности губ. Они будто исходят не изнутри: звуки wo-, wi- и we-, кажется, существуют исключительно на поверхности тела, витают где-то у рта, подобно облачкам с текстом. И если слово «графика» прямо-таки переливается негативом, словосочетание World Wide Web — это парящее, игристое облачко позитива: «В его руках Весь Необъятный Мир». Неудивительно, что язык цифровых технологий пестрит словечками вроде «облака», «пузыри», «потоки». От «пузыря доткомов» до «облака тегов» или «прямых трансляций», жаргон цифровых медиа проецирует определённую лёгкость, воздушность, бестелесность. В то время как графика предполагает физическое воздействие на поверхность (всегда грязное и отталкивающее), цифровые медиа будто парят над этой поверхностью, подобно облакам.
Если обрисовать (напечатать, конечно же) ситуацию в чёрном и белом, всё вышеупомянутое, кажется, подводит нас к выбору, который мы делаем как графические дизайнеры. Хотим ли мы непосредственно воздействовать на поверхность, необратимо оказывая давление и углубляясь в неё? Или хотим парить высоко над поверхностью, словно облачка в небе, не касаясь материальной основы, в полном отрыве от физического (и идеологического) балласта истории? To grebh or not to grebh, вот в чём вопрос.
24 мая 2011
Из переписки с «Экспериментал джетсет»
В 65-м номере журнала «Эмигре» за 2003 год «джетсеты» высказали ряд соображений об одном популярном шрифте. Например, такое: «Нейтральность ‹Гельветики›, реальная или воображаемая, позволяет и нам, и пользователю в полной мере сфокусироваться на дизайне как едином целом. Сделать типографику нейтральной — способ сохранить концепцию настолько ясной и чистой, насколько это возможно». Мы предложили им поговорить о той публикации, однако «джетсеты» ответили, что совсем не узнают себя в тех словах. И добавили нижеследующее.
Когда в 1997 году мы только начинали свой путь как графические дизайнеры, мы по-разному объясняли (себе) причины использования «Гельветики». Во-первых, нам нравилась её псевдонейтральность. Внесём ясность: мы, конечно же, никогда не считали «Гельветику» нейтральным шрифтом (мы вообще не считаем, что какой-либо шрифт нейтрален), но нам было интересно, почему «Гельветика» считается таковой. Вот мы и решили исследовать этот феномен.
В то же время нам нравилось, что «Гельветика» — настолько этот шрифт иконический — словно отсылает к понятию графического дизайна как такового. Это мы и подразумеваем под самореферентностью. Когда мы используем «Гельветику», мы пытаемся позволить графическому дизайну обратиться к самому себе, своему существованию как средства, собственной предметности. В этом смысле мы рассматривали «Гельветику» почти как «брехтовский» жест, обнажающий материальную конструкцию, на которой держится графический дизайн как таковой.
В интервью «Эмигре» мы метались между этими двумя позициями, псевдонейтральностью и самореферентностью, так и не сумев найти выход из положения.
Обе упомянутые причины использовать «Гельветику» по сути своей довольно сухие и отвлечённые. А мы тем временем всё больше начинали сознавать, что наши отношения с «Гельветикой» имеют ещё и сильный эмоциональный подтекст.
И тогда мы начали исследовать явление «Гельветики» в качестве самобытного родного языка — чуть ли не народного искусства Нидерландов.
Мы ведь дети рабочего класса таких городов, как Роттердам и Амстердам, и — 1970-х, периода, когда в графическом ландшафте Нидерландов доминировали дизайнеры-структуралисты вроде Вима Крауэла или Бена Боса. Наши школьные учебники, почтовые марки, телефонные справочники — большая часть окружающей нас среды была оформлена в этом типичном, социал-демократическом, структуралистском ключе. И всё больше и больше мы понимали, что по-прежнему являемся типичными продуктами той специфической среды; что весь этот позднемодернистский язык, значимой частью которого всегда была «Гельветика», по сути дела наш язык, он сделал нас теми, кто мы есть. Поэтому мы чувствуем, что отныне у нас есть право, чуть ли не обязанность исследовать этот язык, расширять его, добавлять в него свои акценты, рассказывать на нём собственные истории. Чем сейчас и занимаемся.
Такова наша точка зрения. «Гельветика» для нас — родной язык, народное искусство, интуитивный выбор. Но также это наш (возможно, глупый и наивный) способ сохранить в нынешние неолиберальные времена дух социал-демократии.
В одном интервью шрифтового дизайнера Романа Горницкого спросили, насколько разработка «Граматики» повлияла на айдентику фонда V–A–C и наоборот. Ответил он так: «Что касается влияния шрифта на айдентику, полагаю, это вопрос к самим ‹джетсетам› — я не тот человек, который может об этом судить». Мы доставили вопрос по адресу, а заодно попросили «джетсетов» поделиться примерами проектов, в которых у студии был похожий опыт работы со шрифтом.
На разработку графического языка, который мы создавали для V–A–C, «Диаграматика» не повлияла. Фактически мы разработали всю концепцию диаграмматического (как мы это назвали) языка с «Прагматикой» на уме.
Наши первые эскизы, проекты и презентации были сделаны «Прагматикой». Нам нравился её исторический контекст: вся эта бюрократическая канитель с «Паратайпом», «Параграфом», Полиграфмашем и т. д. По душе нам пришёлся и тот факт, что «Прагматика» считалась пиратской версией «Гельветики» — эдакий советский бутлег (по крайней мере, некоторые так интерпретируют этот шрифт). Поэтому изначально мы хотели создать весь диаграмматический язык проверенной временем «Прагматикой».
Однако прекрасный Лёша Крицук (тогдашний руководитель отдела дизайна V–A–C) убедил нас в необходимости заменить «Прагматику». По его мнению, этот шрифт слишком затаскан множеством других культурных институций Москвы.
Мы, прямо скажем, не считаем это чем-то проблематичным. И в принципе предпочитаем использовать шрифты, которыми пользуются все.
Нам никогда не нравилась идея «эксклюзивных», «сделанных на заказ» или «кастомных» шрифтов — нам это представляется чем-то чересчур дорогим и декадентским. Мы любим шрифты дешёвые, демократичные, те, что используются повсеместно.
Но Лёша таки убедил нас выбрать другой шрифт — и договорился о встрече с Романом Горницким.
И мы все действительно встретились в одном из московских баров (а может, то был ночной клуб) — Лёша, Роман и мы. До сих пор помним, как вошли в бар и увидели Романа, сидящего там в свитере с цитатой Чихольда: «В будущем все будут писать кириллицей». Это произвело впечатление. В общем, нам очень понравился Роман и его работы — мы решили предложить ему спроектировать для нас шрифт, пригодный для диаграмматического языка. И мы в самом деле начали сотрудничать, пытаясь создать как бы мутировавшую версию «Прагматики» (со сверхвысокими строчными, суперплотным трекингом и т. д.). Подобно тому как команда Ренцо Пьяно превратила знаковое московское здание (ГЭС-2) в новое арт-пространство, мы хотели превратить знаковую советскую гарнитуру («Прагматику») в новый шрифт («Диаграматику»). Короче говоря, в случае с V–A–C именно концепция диаграмматического языка повлияла на разработку шрифта, а не наоборот.
Чтобы ещё больше прояснить этот момент. «Прагматикой» сделаны не только первые эскизы, проекты и презентации, но и первые отправившиеся в печать вещи. Например, дизайн выставки «Время, вперёд!» (приглашения, вывески, плакаты, каталог и т. д.) полностью сделан «Прагматикой». В графическом языке V–A–C «Диаграматика» появилась довольно поздно.
Однако мы можем привести конкретный пример разработанного нами графического языка, на который повлиял шрифт. Что интересно, речь о шрифте, созданном Романом.
Когда Роман работал над «Диаграматикой» (которая впоследствии стала «Граматикой»), он также показал нам свои наработки наклонной («сдвинутой») версии, которая создавалась разрезанием знака и сдвигом полученных частей. Нам эта версия чрезвычайно понравилась, однако мы не сочли её подходящей для структуры графического языка V–A–C, поэтому так и не использовали. Но мы не забывали о той сдвинутости знаков, поскольку понимали, что её можно развить в полноценный графический язык.
А через несколько месяцев мы получили от амстердамской онлайн-радиостанции «Эхобокс» предложение: не желаем ли на скорую руку создать для них компактный графический язык — и мы сразу же подумали, что тут шрифт Романа подойдёт идеально. Более того, сам метод (разрезание на части и смещение этих частей) оказался применим и к изображениям.
Иными словами, мы полагаем, что в случае V–A–C шрифт был создан на основе графического языка. В случае же «Эхобокса» графический язык создан на основе шрифта.
11 февраля 2025
«Нейтральность ‹Гельветики›, реальная или воображаемая, позволяет и нам, и пользователю в полной мере сфокусироваться на дизайне как едином целом. Нейтрализация слоя типографики — способ сохранить концепцию настолько ясной и чистой, насколько это возможно». — Из интервью журналу «Эмигре», № 65, 2003, с. 19.
«Главным образом ‹Гельветика› отсылает к графическому дизайну как таковому. И эта самореферентность — ещё одна причина, по которой мы используем ‹Гельветику›». — Там же.
Для контекста — ещё одна фраза об этом методе из заметки о работе над печатными материалами к групповой выставке «Анархитектура», ⟨1999⟩: «…обычно мы считаем необходимым добавить к репродукции некий ‹брехтовский› слой (с помощью надпечатки, фальцовки или перфорации, например), чтобы дать зрителю понять, что перед ним ‹всего лишь› печатная репродукция». — Прим. пер.
Пара предложений из заметки «джетсетов» о работе над плакатами для документального фильма «Гельветика» Гэри Хаствита добавляют деталей: «Например, логотип Роттердама — города, в котором родился и вырос Данни [ван ден Дюнген], — разработан Вимом Крауэлом; почтовые марки были разработаны Крауэлом, телефонная книга была разработана Крауэлом, атлас, которым мы пользовались в школе, был разработан Крауэлом. Так что для нас это почти как родной язык, нечто на самом деле естественное». — Прим. пер.
Ответы из вышеупомянутого интервью «Эмигре» датируются февралём 2003 года. Через десять лет «джетсеты» написали к ним послесловие (№ 2), которое в значительной мере — вплоть до целых предложений — совпадает с присланным нам в феврале 2025 года ответом. — Прим. пер.
В одном интервью на вопрос «Насколько разработка ‹Граматики› повлияла на айдентику фонда V–A–C, и наоборот?» Роман Горницкий ответил: «Что касается влияния шрифта на айдентику, полагаю, это вопрос к самим ‹Джетсетам› — я не тот человек, который может об этом судить». Евгений Юкечев доставил вопрос по адресу, а заодно попросил «Джетсетов» поделиться примерами проектов, в которых у студии был похожий опыт работы со шрифтом. — Прим. пер.
«Джетсетов» немного подвела память. Речь о толстовке, на которой гротеском Романа «Союз» напечатано: «кириллик алфабет из зе интернешнл тaйпфейс оф зе фьюче». Фраза обыгрывает утверждение «Латинский шрифт — международный шрифт будущего» Яна Чихольда из книги «Новая типографика» (цит. по изд.: М., Изд-во Студии Артемия Лебедева, 2011. С. 80. Пер. с нем. Льва Якубсона). — Прим. пер.
Это издание с подзаголовком The Future Issue стало заключительным в трилогии «Назад в будущую книгу», в каждом из выпусков которой наряду с отмеченными конкурсом публикациями представлены размышления типографов о прошлом, настоящем (каталоги конкурсов 2007 и 2008 годов соответственно) и будущем книжного дизайна. Эссе «Джетсетов» на с. 45–47. — Прим. пер.
Помимо указанного каталога эссе опубликовано на с. 354–355 книги «Утверждение и контр-утверждение» (Амстердам, изд-во «Рома», 2015). — Прим. пер.
В оригинальном тексте противопоставляются the future и a future. — Прим. пер.
зловещий, жуткий
могила
перемалывать
скверный, вызывающий ужас
песчаный
серый
изнурительный
мошенник
шероховатый
Whole Wide World
В оригинале здесь live streams. — Прим. пер.
Automatic Books основали в 2009 году дизайнеры Марко Кампардо и Лоренцо Мазон. В 2017-м книгоиздательство закрылось. — Прим. пер.
Коллектив принимал участие в таких групповых экспозициях, как «Графический дизайн: сейчас, в условиях эксплуатации» (Центр искусств Уокера, 2011) и «Упоённые алфавиты / Груда языка» (MoMA, 2012), а также провёл ряд персональных выставок: «Келли 1:1» (Институт искусств Каско, Утрехт, 2002), «Две или три вещи, которые я знаю о прово» (галерея W139, Амстердам, 2011), «Две или три вещи / версия для Брно» (Моравская галерея, Брно, 2012), «Слова-вещи во времени-пространстве» (галерея «Райот», Гент, 2016), «Станция Прово» (Галерея современного искусства в Лейпциге, 2016), «Надстройка» (Мельбурнский королевский технологический институт, 2018), «Комитет по реформе алфавита» (павильон Берлинского народного театра, 2018), «Полный масштаб, подложный масштаб» (MoMA, 2019), «Автономиартеповерархизоомемфисуперстудиопераизм» (Римский музей современного искусства, 2023) и «Вне хрупкого пространства геометрии» (арт-центр «Улица Буккари», Венеция, 2024).
Этот ряд можно перевести следующим образом: зловещий, могила, перемалывать, скверный, песчаный, серый, изнурительный, мошенник, шероховатый. — Прим. пер.
См. с. 19 указанного номера.
Этот ряд можно перевести так: ухмылка, могила, молоть, ужасный, с песком, серый, изнурительный, мошенник, шероховатый. — Прим. ред.
Помимо указанного каталога эссе опубликовано на с. 354–355 монографии «Утверждение и контрутверждение», которую в 2015 году выпустило амстердамское издательство «Рома». Книга стала первой в серии «Заметки об ‹Экспериментал джетсет›» и включила в себя очерки друзей коллектива, а также антологию высказываний «джетсетов» разных лет. — Прим. пер.
Для контекста — ещё одна фраза об этом методе из заметки о работе над печатными материалами к групповой выставке «Анархитектура» (1999): «…обычно мы считаем необходимым добавить к репродукции некий ‹брехтовский› слой (с помощью надпечатки, фальцовки или перфорации, например), чтобы дать зрителю понять, что перед ним ‹всего лишь› печатная репродукция». — Прим. пер.
Здесь, с примечательными изменениями в регистре отдельных знаков, цитируется вторая строка спиричуэла «He’s got the whole world in His hands» — одной из самых популярных песен этого жанра. — Прим. пер.