Встречи с Виллу Тоотсом: 1960, 1976, 1982, 1988
Имя Виллу Тоотса я впервые услышал от Соломона Бенедиктовича Телингатера, который был моим старшим другом и наставником. Озадаченные моим увлечением буквами, надписями и шрифтами, необычным для пятнадцатилетнего подростка, мои родители послали меня «на обследование» — к Телингатеру. Они были близко знакомы с ним со времён комсомольской юности. Как сразу же выяснилось, о лучшем учителе нельзя было и мечтать. Мне невероятно повезло.
Телингатер тут же принял меня «в учение». Он тактично, но уверенно направлял меня в моих первых опытах, давал учебные задания, советы об изучении источников и творчества мастеров — прошлого и настоящего, советских и иностранных.
Телингатер был не только мастером книжного дизайна (или, как говорили тогда, «искусства книги»), но и знатоком технологии набора, вёрстки, печатного и переплётного дела. По сути, он был полиграфический институт в одном лице. Его собственное творчество поражало разнообразием. Будучи специалистом в области типографики и шрифтового дизайна, он был строителем, декоратором и иллюстратором книги, гравёром, живописцем и каллиграфом.
У Телингатера был широкий круг знакомств и контактов — от рядовых рабочих и мастеров типографий до знаменитых деятелей искусства и науки, писателей и журналистов. Он дружил и регулярно общался с коллегами за рубежом. Словом — он знал всех, и все знали его.
В 1960 г., когда я познакомился с Тоотсом, вышла в свет одна из лучших работ Телингатера — Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения (под общ. ред. Н. К. Гудзия, вст. ст. В. Е. Гусева, М., «Художественная литература»). В оформлении этой книги огромная роль принадлежит каллиграфии, которой Телингатер очень увлекался.
В своих работах тех лет он вдохновенно, мастерски разрабатывал художественные ресурсы письма остроконечным пером. По своему стилю эта необычайно свободная, экспрессивная каллиграфия восходила к традиционной русской скорописи XVII в. При этом Телингатер испытывал острый интерес и к письму ширококонечным пером. В те годы эта техника, широко распространённая на Западе, мало применялась в России. Интерес к ней оживился в 1950-е гг., по мере налаживания культурных связей со странами т. н. социалистического содружества. В странах «народной демократии» каллиграфия и шрифтовой дизайн были развиты много лучше, чем в Советском Союзе. Энтузиастами каллиграфии были и многие художники из стран Прибалтики, вошедших в СССР. Наиболее деятельным и энергичным из них был Виллу Тоотс. В 1956 г. вышла его книга Tänapäeva kiri («Современный шрифт»), а весной 1960-го увидела свет 300 burtu veidi («300 шрифтов»). Московские шрифтовики охотились за этими книгами, хотя их текст — на эстонском и латышском — был им недоступен.
1960
Летом 1960 г. я окончил школу и был принят в Московский полиграфический институт. До начала занятий оставалось ещё некоторое время, и моя мама решила сделать мне подарок — съездить со мной «на недельку» в Таллин, где ни она, ни я никогда не были. Я рассказал об этом Телингатеру. Он очень оживился и сказал, что он хотел бы познакомить меня с эстонскими художниками — Паулем Лухтейном и Виллу Тоотсом. Он дал мне их адреса и попросил меня передать им его подарки — экземпляры только что вышедшего в свет первого выпуска Искусства книги (М.: Искусство, 1960) и ещё какие-то книги. Я с радостью согласился.
Когда тебе семнадцать лет, вся твоя жизнь — цепочка волнующих открытий. Я совсем не помню Лухтейна (м. б., мне не удалось с ним встретиться?), но Тоотс произвёл на меня сильное впечатление. Его облик и манеры противоречили расхожим стереотипам о холодности и медлительности прибалтов: в каждом его движении сквозили энергия и живость.
Тоотс сердечно встретил меня, угостил вкуснейшим кофе со сливками, с благодарностью принял подарки от Телингатера и в свою очередь показал мне некоторые новинки, полученные от иностранных коллег. В те годы в СССР частная международная переписка была мало распространена. Так что широкие, свободные контакты Тоотса тоже поражали воображение.
С тех пор завязалось наше приятельство, которое продолжалось три десятка лет. Мы состояли в эпизодической переписке, иногда встречались на выставках и конференциях, обменивались вышедшими книгами и новогодними поздравлениями (Тоотс был большой мастер этого особого, интимного жанра шрифтовой графики).
1976
Занимая особое место в многонациональном отряде советских мастеров шрифта, Тоотс неутомимо продолжал свою кипучую деятельность по организации художественных мероприятий — конкурсов, выставок и конференций. Он продолжал писать и публиковать свои небольшие, но очень ёмкие книги, брошюры и статьи о каллиграфии и рисованном шрифте. Его статус в табели о рангах Союза художников достиг заоблачного уровня «национального достояния». Соответственно расширились и его возможности как активиста художнического сообщества.
Хорошо запомнился организованный Тоотсом в сентябре 1976 г. симпозиум эстонского Союза художников Шрифт и современность. Он был и чрезвычайно содержателен, и невероятно представителен. В нём участвовали не только эстонские специалисты и их коллеги из других союзных республик, но даже из-за рубежа — из Англии, Болгарии, Германии, США, Финляндии. Международных профессиональных мероприятий такого масштаба советское искусство не знало ни до, ни после 1976 г., даже изобразительное (среди художеств в СССР главнейшими считались живопись и скульптура; статус прикладных искусств, и в т. ч. книжной графики, был много ниже).
Чего я тогда не знал — это никак не афишировалось,— что тот удивительный праздник шрифтового искусства был подарком, который Виллу сделал себе к шестидесятилетию. Тогда я всё приставал к нему с вопросами, каким чудом ему удалось такое провернуть, а он, как бы опасаясь чужих ушей, повторял: «Толлько тоома, толлько тоома» («только дома»). Но и когда мы приехали к нему домой, он был занят приёмом и угощением гостей, и ему, казалось, было недосуг. Так что я и сегодня не знаю, чего ему это стоило и не пришлось ли ему, как поётся в старой песенке, «заложить душу в лавке навсегда».
1982
С 1977 по 1981 г. я работал в издательском отделе секретариата ООН в Нью-Йорке. За эти годы я познакомился со многими иностранными коллегами, и не только американскими. Некоторые из них испытывали немалый интерес к тому, что происходит по ту сторону железного занавеса. Их представления о советском [типо]графическом дизайне ограничивались славными, но давно прошедшими временами русского авангарда 1920-х — 1930-х гг. Однако сколько-нибудь регулярных связей и обменов — встреч, выставок, конкурсов, конференций — между дизайн-сообществами СССР и западных стран (в отличие от стран «народной демократии») просто не существовало.
В 1981 г. я подготовил и отправил в Союз художников СССР предложения о подготовке для показа в США выставки шрифтовой графики советских художников. Поддержку этой инициативе оказали — каждый по-своему — постпред Советского Союза при ООН О. А. Трояновский и выдающийся мастер типографики Аарон Бёрнс, основатель и руководитель компании «Интернешнл тайпфейс корпорейшн» («Ай-ти-си»).
Мои предложения были приняты СХ, но не только благодаря поддержке МИД, а ещё и потому, что в то время практически все планы и программы советско-американского обмена в сфере науки, культуры и образования были свёрнуты или заморожены из-за вторжения СССР в Афганистан. Помню, с каким сомнением в голосе меня спросил Трояновский, когда я пришёл к нему для получения визы на моих предложениях: «Так что это там у тебя? Буквы? Шрифты?.. Ну ладно», — и написал: «Поддерживаю».
Между тем срок моей командировки в США закончился, и в ноябре 1981 г. я вернулся в Москву. Когда я пришёл в правление СХ — узнать, как идёт сбор работ для выставки, — выяснилось, что… никак. За многие месяцы, минувшие после получения моих предложений, не было сделано ни-че-го, кроме их включения в перспективный план комиссии по графике правления СХ. Это было неудивительно, ни у одного из секретарей Союза не было личной заинтересованности в проведении выставки: среди них не было ни дизайнеров-графиков, ни типографов. «Вот ты затеял эту выставку, ты её и собирай», — было мне сказано с обидой и укоризной.
Пришлось мне засучить рукава и собирать выставку своими силами. Пожалуй, так было даже лучше — за исключением того, что у меня не было на то официальных полномочий и для многих обращений, запросов, отношений и документов мне нужно было получать визы и подписи художнического начальства.
Приглашения к участию в выставке «Типографика СССР» были разосланы в правления республиканских союзов художников, в т. ч. и в эстонское. Трудно передать моё изумление, когда я получил из Таллина решительный отказ прислать работы для выставки. Письмо было написано на личном бланке Виллу и подписано «Виллу Тоотс». Оно прозвучало для меня как гром среди ясного неба. В нём было сказано что-то вроде (я цитирую по памяти): «Я отказываюсь участвовать в каких бы то ни было мероприятиях, организуемых центральным аппаратом Союза художников СССР, органа бюрократического контроля и подавления свободных искусств» и «Я устал бороться с давлением со стороны сил гегемонизма и великодержавного шовинизма» и т. п.
Я был ошарашен. Я позвонил Виллу по телефону. У нас был долгий разговор. Я спросил его: «С кем ты сражаешься? Выставку, которую ты бойкотируешь, устраивают не „силы гегемонизма“, а я, Максим. Я её придумал, я сам её собираю и сам её отправлю в Нью-Йорк. И вообще, когда мы с тобой были на „Вы“?» Теперь была очередь Виллу на мгновение утратить дар речи. Выяснилось, что его письмо было ответом на официальный запрос из Москвы, что его тон отражал накал страстей между эстонским и всесоюзным СХ. Об этом мне, разумеется, ничего не было известно. «Я, конечно, погорячился, — признал Виллу, — но… слово не воробей». Затем он предложил решение. Он спросил: «У тебя сохранились мои новогодние поздравления? Если да, отбери из них несколько и дай на выставку. А я тебе пришлю их дубликаты на всякий случай».
Сказано — сделано. Если бы эта перипетия в подготовке и проведении выставки была последней! Экспонаты, плакаты и каталоги выставки, полученные из Москвы, провели два года в подсобке Центра «Ай-ти-си». Бёрнс боялся открывать выставку из опасения публичных протестов, которые на этот раз были вызваны не войной в Афганистане, а успешным уничтожением советскими истребителями корейского пассажирского авиалайнера.
Всё хорошо, что хорошо кончается. В конце концов Бёрнсу удалось убедить Джорджа Сейдека, декана художественного института «Купер юнион», показать «Типографику СССР» у себя в «Купере» (к тому же «Ай-ти-си» был одним из спонсоров куперовского Центра дизайна и типографики им. Лубалина, основанного Сейдеком).
Выставка торжественно открылась во вторник, 8 января 1985 г., в куперовском выставочном зале им. Артура Хоутона-мл. Вернисаж был очень официальным. Ленточку перерезали Бёрнс, Сейдек, Трояновский и… Олег Михайлович Савостюк, председатель комиссии по графике правления СХ СССР, который для этого специально прилетал в Нью-Йорк. «Типографика СССР» работала до конца января 1985 г. Среди её 175 экспонатов — произведений 80 советских художников — были три листа Виллу из моей домашней коллекции.
В следующей выставке, которую мне удалось организовать, — совместно с Лили Ронкер, активным членом нью-йоркского Сесаети оф скрайбз, и при содействии «Ай-ти-си» — Виллу уже не участвовал. Выставка показывала работы мастеров каллиграфии из многих американских штатов и республик СССР. Это была первая выставка такого рода, но, увы, и последняя. Она открылась в московском Доме художника 5 ноября 1990 г., а затем в Киеве, Минске, многих городах США. В январе 1994 г. она была показана в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке, где спонсором её показа была ЮНЕСКО. В сентябре того же года её показ состоялся в галерее СОМАртс в Сан-Франциско. Вышло так, что она пережила Советский Союз. Задуманная и организованная как советско-американская, она превратилась в международную: на её открытии в ООН присутствовали дипломаты из ставших независимыми бывших союзных республик. Воистину, litera scripta manet.
1988
Последний раз я видел Виллу в июле 1988 г. Я был в отпуске в Москве, когда вдруг позвонил Виллу. Он сказал, что он здесь и завтра улетает в США, куда его — в который уже раз — пригласили выступить с серией лекций. В Москве он остановился в постпредстве Эстонии, в Собиновском — ныне Малом Кисловском — переулке (это рядом с издательством «Искусство»). В тот же вечер Виллу и я встретились — по иронии судьбы там же (Гоголевский бульвар, д. 10), где находился Союз художников СССР. СХ был одной из официальных инстанций, которые рассматривали — и чаще всего отклоняли — приглашения советских художников к участию в выставках, конкурсах, конференциях за границей.
К тому времени в советской жизни произошло немало перемен. Начали развиваться кооперация, приватизация, зашевелился всякий мелкий бизнес. На первом этаже здания СХ СССР, слева от главного входа, открылся открылся очень симпатичный (частный?!) кабачок, где всем заправлял энергичный и предприимчивый человек с красивым именем Торнике Аксентьевич Копалейшвили. Бывшая столовая правления СХ СССР как-то быстро превратилась в своеобразный клуб «для своих», куда заходили художники, искусствоведы и их друзья — повидаться, поболтать, отметить вернисаж или юбилей и т. п. Он был очень популярен. Да и то сказать — у всех творческих союзов имелись свои рестораны (напр., у писателей, киношников, журналистов, архитекторов и др.), а у художников такого раньше не было.
Виллу и я не виделись много лет. Нам было о чём поговорить. В жизни СССР и его союзных республик происходили большие перемены. То, что Виллу, после многих лет хлопот и борьбы, получил наконец выездную визу в 1988 г., было не случайно. Тем летом голоса Поющей революции в Прибалтике достигли уровня крещендо.
Наш ужин затянулся. Мы обсуждали новости, вспоминали старых друзей, делились планами, шутили. Хорошо посидели… Выпивали на посошок, впрочем, умеренно, ведь назавтра Виллу предстояло совершить невероятно долгий — пятнадцати- или шестнадцатичасовой — перелёт из Москвы в Сан-Франциско. Я предложил Виллу отвезти его утром в Шереметьево, но он сказал, что его туда доставит машина постпредства. Больше я Виллу не видел. О его турне по США я узнал от знакомых каллиграфов.
В Сан-Франциско Виллу прилетел в субботу, 23 июля. Наверное, ночевал в Европе или в Америке (в Нью-Йорке?). В аэропорту его встречала Джейн Бойд, президент местного общества Френдс оф каллиграфи. Она много лет хлопотала о приезде Виллу в США, и её усилия в конце концов увенчались успехом. В Калифорнии Виллу провёл два двухдневных практикума (25–26 июля в Сан-Франциско и 27–28 в Беркли); 29 июля в Сан-Франциско состоялось ещё одно его выступление и был дан приём в его честь.
Новость о том, что Виллу находится в США, быстро разнеслась по многим штатам и городам страны. Будучи в Сан-Франциско, он получил приглашение от вашингтонского общества каллиграфов принять участие в их годичной конференции «Леттерфорум», проходившей с 8 по 12 августа. С помощью всё той же Джейн Бойд ему удалось продлить срок действия своей визы. В Вашингтоне он выступил дважды. Интересно, встретил ли он там Германа и Гудрун Цапфов (они были активными участниками той конференции). Виллу вылетел в Москву 13 августа.
Кажется, всё это было вчера. Ан нет — почти три десятка лет тому назад. В другой жизни. Работая над этими заметками, я связался с некоторыми из тех, кому довелось знать Виллу или учиться у него, — с Павлом Семченко из Минска, Леонидом Проненко из Краснодара, Петром Чобитько из Петербурга, Тимом Гёрвином из Сиэтла и с коллегами, принимавшими его в США в 1988 г. Всем им, как и мне, дорога память о встречах с Виллу. Они ценят добро, сделанное им.
Я не каллиграф, но для моего поколения дизайнеров неугомонный и неутомимый Виллу сделал невероятно много. А симпозиум 1976 г., не имевший прецедента в скудной советской шрифтовой действительности ни до, ни после того, вообще выглядит как чудо.
Я рад был узнать, что в издательстве «Шрифт» готовится к публикации — на русском и английском языках! — подборка обложек работы Виллу Тоотса. Я надеюсь, что это поможет вернуть в международный художественный обиход полузабытое имя прекрасного мастера и энтузиаста «каллиграфии без границ», сто лет со дня рождения которого исполнилось в этом году.