уква — это тёмная и светлая формы. Я называю светлую форму условно белым буквы, а тёмную — чёрным. Чёрное буквы — это внешняя форма, которая содержит внутри себя белое. Назовите белое и чёрное любым другим сочетанием светлого и тёмного цвета, поменяйте их местами — суть не изменится, однако эти занятные опыты лежат за рамками темы моей книги. Итак, я называю штрихи чёрным буквы и заключённое внутри них пространство белым даже в том случае, если оно закрашено тёмным цветом, как на рисунке 1.1.
Чёрную форму нельзя изменить, не коснувшись белого в букве, и наоборот.
На рисунке 1.2 буквы с предыдущего рисунка показаны на «белых» прямоугольниках. Во всех случаях внешняя форма вокруг о одинакова. Увеличение чёрной формы букв не влияет на площадь этой области, однако её взаимоотношение с внутренним пространством буквы изменяется. В третьем примере внешнее белое поле воспринимается гораздо сильнее, нежели в первом прямоугольнике, где внешняя форма подавлена внушительной площадью внутреннего пространства буквы.
На практике мы редко имеем дело с одним знаком. Слово обычно составлено из двух или нескольких соседствующих букв, что упрощённо показано
на рисунке 1.3.
Межбуквенный пробел в первом и втором случае одинаков, но во второй паре он выглядит намного бóльшим, так что буквы воспринимаются стоящими порознь. В последней строке после уменьшения пробела буквы вновь выглядят как единое целое. Сбалансированные белые области существенно меняют дело. Белое пространство в слове — краеугольный камень теории письма.
От взаимоотношения формы и контрформы (в теории письма — чёрного и белого в слове) зависит наше восприятие объектов. Так устроены органы чувств, которые передают сигналы мозгу. Письмо с его строгими правилами может быть удобной моделью для изучения принципов восприятия, и вход в эту лабораторию открыт каждому человеку. Везде, куда бы ни упал наш взгляд, мы становимся свидетелями игры тёмных и светлых тонов. Но меня волнует лишь случай, когда силы противников равны, потому что только так я могу понять законы, по которым эта игра свершается. Предположим, что я увеличу прямоугольное поле на рисунке 1.2, после чего внутренняя форма знака уже не будет столь значима для визуального восприятия фона. Так и происходит на рисунке 1.1, где внешним полем для букв служит книжная страница. Соотношение чёрного и белого перестаёт быть явным.
Перечислим ряд очевидных и знакомых нам соотношений. Так, пропорции листа диктуют форму и расположение текстовых блоков; степень условной черноты и длина набранной строки влияют на межстрочное расстояние; наконец, формы букв влияют друг на друга, придавая словам тот или иной оттенок. Слова, как отдельные атомы, образуют единую плоть письма. Рассуждения о букве или штрихе невозможны без взгляда на слово в целом. В своей книге я стремлюсь разъять слово на части с одной только целью — научиться его создавать.
Письмо основано на соотношении белых форм внутри слова. Чтобы сравнить явления между собой, всегда требуется взгляд под определённым углом. Именно на белое пространство в слове следует опираться, сопоставляя всевозможные типы письма с присущими им различными конструкциями и штрихами. Понятие белого в слове равно применимо к рукописному шрифту и к типографике, к историческому и современному письму, к западному письму и к письму других культур, проще говоря — оно объемлет письмо как единое явление.
Исследования наших дней обращены в большей степени к чёрной форме буквы, но не к белому внутри слова, и, как следствие, они исчерпываются рассмотрением поверхностных различий. Универсальный способ сравнения рукописного шрифта и типографских литер кроется отнюдь не в условном чёрном буквы. Чёрные формы типографской литеры и написанной буквы настолько различны, что попытки всерьёз сравнивать их обречены на провал. Поскольку в область интересов типографики попадают только чёрные формы букв, изготовленных для печати на бумаге, академическое изучение письма вынуждено разделять рукописный шрифт и историю наборного шрифта. Наш подход исключает подобное разграничение. Разбор исторического письма — если судить по книгам — замыкается на вопросах палеографии или же дипломатии, которая изучает письмо по архивным документам и письмам, а также эпиграфики, исследующей древние монументальные надписи. Современное письмо полностью оставлено без внимания. Сегодня оно в руках педагогов, которые безрассудно подвергают опасности всю цивилизацию. Возможно, я преувеличиваю, но разве западный цивилизованный мир не представляет собой культурное сообщество, немыслимое без письменности? Педагоги чуть ли не гордятся тем, что освобождают детей от изучения основ письма, но тем самым они подрывают устои западной цивилизации. Устрашающий рост бескультурья связан с пренебрежением к урокам письма в школах.
Ко всему прочему, дело ухудшает разграничение наук о письме. Точка зрения, что письмо есть чёрные формы букв, только подталкивает учёных к этому. Среди ряда обособленных наук нет места современному письму, поскольку его чёрные строки не имеют ничего общего с чёрными формами письмен, которые пытаются постичь палеографы. Я не преувеличу, если скажу, что школьный учитель закрывает глаза на плохой почерк, потому что считает хорошее письмо «нарисованным», в то время как оно должно быть «написанным». Затронутое выше разграничение дисциплин только подкрепляет эту точку зрения. Не будь её, педагогам пришлось бы сопоставлять собственный почерк с примерами хорошего письма, а такое сравнение окажется для них невыгодным. Сейчас же они спокойно могут игнорировать достойные образцы письма, поскольку оно относится к другой дисциплине и его преподавание не входит в круг их задач.
Подобным же образом оправдывается академическая среда. Предположить, что наборный шрифт и письмо родственны, просто невозможно, поскольку эта мысль идёт вразрез с устойчивыми предубеждениями учёных мужей (а предрассудок тем и отличается, что его невозможно подвергнуть сомнению). Когда факты наталкивают нас на идею сравнения наборного шрифта и рукописного письма, их пытаются скрыть. Хороший пример на этот счёт — история королевской антиквы (Romain de Roi). Она была нарезана около 1700 года по указанию королевской комиссии по стандартизации наук и ремёсел. Проект разрабатывался по модульной сетке — традиционным для того времени способом масштабирования рисунков.
Протоколы учёной комиссии (в этом каждый может удостовериться) подтверждают: рисунок шрифта детально повторяет почерк Николя Жарри, придворного каллиграфа, который работал в королевском кабинете около 1650 года. Сама история не оставляет нам другого выбора, кроме как рассматривать «королевскую антикву» — типографский шрифт — в свете почерка Жарри. Однако такой подход подрывает основы наук о письме, и учёные, дабы предотвратить собственный крах, старательно замалчивают суть дела, представляя «королевскую антикву» как некий поворотный момент в истории. При этом модульная сетка выдаётся за основу конструкции шрифта, тем самым типографские буквы раз и навсегда отделяются от рукописного письма.
Книгу «Штрих. Теория письма» Геррита Ноордзея можно заказать на сайте издательства Дмитрия Аронова, также в скором времени она появится в книжных магазинах.
Более подробно с работами живого классика графического дизайна можно познакомится в подборке Pinterest нашего журнала. Среди представленных там иллюстраций — нидерландские марки авторства Ноордзея, его каллиграфия, фотографии легендарного рукописного журнала Letterletter (номера которого позже вошли в одноимённую книгу) и многое другое.
Библиография
- Геррит Ноордзей. Библиография статей и книг. Статьи о нём. Составитель Робин Кинросс.
- Интервью Робина Кинросса с Герритом Ноордзеем.
- Шрифты Геррита Ноордзея в библиотеке Enschedé Font Foundry.
- Noordzij G. Letterletter. An inconsistent collection of tentative theories that do not claim any other authority than that of common sense. Hartley&Marks Publishers. Canada, 2000.
- Речь Геррита Ноордзея на присуждении награды Type Directors Club 10 октбяря 2013 (PDF).
C идеей перевести The Stroke на русский ко мне обратилась Ирина Смирнова, шрифтовой дизайнер. Она закончила факультет Type&Media; в Королевской академии искусств в Гааге, где преподаёт Геррит Ноордзей. Я поддержал её инициативу. Мы долго не могли решить, какая книга Ноордзея важнее для русского читателя — LetterLetter или The Stroke. В конце концов остановились на «Штрихе» — в ней теория Ноордзея изложена более полно. У этой теории много последователей среди дизайнеров шрифта, но много и тех, кто не разделяет точку зрения автора. Нужно отметить уникальность понимания Ноордзеем проблемы формообразования в дизайне шрифта. Мне показалось, что наше шрифтовое сообщество созрело к серьёзному разговору и сейчас уже нужны не руководства для начинающих про то, чем антиква отличается от гротеска, а подобная литература, поднимающая планку профессионального разговора.
То, что за последние несколько лет книга была переведена на английский, французский, итальянский, испанский, хорватский и другие языки, стало в какой-то степени вызовом. Моя задача была не просто подготовить русское издание, а выпустить книгу, по крайней мере не уступающую ни в чём зарубежным изданиям. Она готовилась довольно долго, много раз приходилось переписывать текст. Переводили с английского издания, но сверяли с голландским. Трудные места уточняли у автора. В типографическом решении мы отталкивались от первого голландского издания, где вся книга, за исключением обложки, была набрана одним кеглем. То, как она набрана и напечатана, тоже очень важно, ведь типографическая литература должна задавать определённый уровень книгоиздания. Надеюсь, нам хотя бы отчасти удалось это сделать.