женедельный труд редакции журнала The New Times умещается на 64-х полосах, преимущественно в двухколоннике, активно приправленном красными акцентами врезов, лидов и цитат. Многие материалы не располагают к беглому чтению, требуя от читателя намерения, а затем и усилия для погружения в текст. Своеобразный привет передают читателю в конце номеров Бродский, Высоцкий, Галич, Гребенщиков, Летов и другие, чьи стихи и голоса сливаются в гимн гражданского и человеческого духа. Как должен выглядеть общественно-политический журнал, каким образом выстроить развороты, какую роль отвести изображениям и, наконец, какая интонация должна быть у заголовков и текстов — вопросы, на которые дизайнер даёт ответы в своей работе.
Журнал The New Times — одно из немногих здравствующих сегодня изданий действительно либерального характера. Что вы считали важным для себя, участвуя в его разработке?
Для меня было важным то, что, когда я занимался журналом, он полностью соответствовал моему представлению о духе времени. Мы с Филиппом Дзядко, бывшим редактором «Большого Города», были приглашены обновить журнал. Я нарисовал макет, помог его запустить и с февраля не имею отношения к выпуску текущих номеров. Сейчас там за главного дизайнер Иван Степаненко.
The New Times и «Большой Город» — журналы довольно разные, так же как и их аудитории. Как быстро вы нашли и почувствовали тот визуальный язык, который нужен новому изданию? Сколько времени ушло на редизайн?
К моменту нашего с Филиппом ухода из «Большого Города» мы были близки к желанию схватиться за булыжник, а в The New Times он как раз лежал. Так что всё происходило очень органично и вовремя. На редизайн ушло, кажется, месяца два. Физические габариты издания остались прежними — работа шла внутри. Перед нами была поставлена простая задача — обновить журнал. Сделать его удобнее для читателя и для редакции и сделать так, чтобы он разговаривал сегодняшним языком. Видимо, наш уход из «Большого Города» совпал с желанием главного редактора Евгении Альбац привнести в NT как раз то, что мы с Филиппом умеем. Бонус — духовые оркестры в редакции по праздникам.
Образ журнала в сильной степени формирует его акцидентный шрифт Carmela. Напрашивается некоторая аналогия с заголовочным шрифтом журнала New Yorker (шрифт Irvin Type, автор Rea Irvin, 1925): есть общая манерность в пластических элементах и некоторых деталях. Он разработан специально для журнала?
Думаю, вы считаете возможным их сравнивать из-за того, что видите у них примерно одни и те же временные корни. Оба эти шрифта так или иначе завязаны на эстетике модерна. В моём случае на испанской графике революционных 30-х. А у неё ноги растут как раз таки из модерна.
В 2011–2012 годах меня пёрло от испанского плаката времён Гражданской войны. У меня было ощущение, что это совпaдает с тем, что носится в воздухе. Cвои мысли я начал засовывать в «Большой Город», сделал пару шрифтов, а уйдя из него, начал рисовать Кармелу. Когда я рисовал его, думал о том, что важно не сделать стилизацию революционной графики, а, обернувшись почти на сто лет назад, пропустив через себя и оглянувшись вокруг, рассказать что-то сегодняшнее, что-то, что у меня на кончиках пальцев. Нас с Филиппом позвали как команду с уже сложившейся интонацией, и мы просто продолжали говорить так, как мы умели. И то, что мы хотели рассказать в NT, стало удобно рассказывать Кармелой. Так он стал голосом The New Times. Кстати, у шрифта есть ещё два стилистических сета, которые не используются в журнале, а сам шрифт всё ещё находится в работе. А называется он так, потому что…
С чего начинается работа над макетом? Когда появляется понимание основной интонации, наборной пары и ключевых шрифтов?
Я некоторое время чешу репу, смотрю по сторонам, на горизонт, а потом сажусь, рисую набросок макета, потом считаю сетку, и всё волшебным образом почти всегда идеально с ней совпадает. Это, разумеется, аморально. Переделки для меня — самое мучительное, неприятное, сложное и так далее. Кажется, я довольно быстро работаю, интонация появляется сама собой, так же как и в разговоре — либо у тебя получается разговаривать с человеком, либо до свидания. Поэтому William был выбран сразу и сразу идеально встал. На контрасте с Circe и Carmela, как и задумывалось.
Слова уровня «образ» и «концепция» появляются позже, при необходимости. Либо складывается легко и сразу, либо потом нужно долго что-то допиливать и доуточнять, но тогда ни «образ», ни «концепция» не помогут.
Получается, в макете работают сразу три шрифта учеников Александра Тарбеева — ваш (Carmela), William Маши Дореули в наборе и Circe Саши Корольковой «суфлёром» и в заголовках. Это совпадение?
Наверное. А хотя нет. Насколько я могу судить, сейчас всё самое свежее и при этом работоспособное исходит в основном от учеников Тарбеева. Это если смотреть на молодых, разумеется.
Есть ли в предыдущих макетах журнала интересные для вас решения? Помогла ли, скажем, подшивка прежних лет в формировании нового образа? Или «новое время, новый макет» — всё по-новому?
Я в этом смысле абсолютный бездарь. Мне всё равно, что происходило до меня. Мне важно, что происходит сейчас. Вокруг и внутри. У нас была задача вдохнуть новую жизнь в журнал The New Times, а не обнаружить историческую связь между NT и журналом «Новое время». Только, к сожалению, была необходимость засунуть логотип в круг и в левый верхний угол.
Складывается ощущение, что стиль Engraved шрифта William не находит своего места в журнале, выступает своеобразным асистемным элементом. Полагаю, это делается для того, чтобы подчеркнуть структурное деление журнала. Насколько читателю важно замечать и понимать, в каком разделе журнала он находится?
Безусловно, читателю важно понимать, где он находится, даже если он об этом не знает. А вообще весь журнал построен на cильных контрастах. Чтобы не было гладенько. Он неудобный эстетически, он такой «как бы уродец». Он рассказывает неудобные истории. И так же, как и содержание, его внешний вид требует от читателя ответного усилия. Не в смысле удобочитаемости, разумеется, а именно в смысле эстетического комфорта.
Допустим, человек в первый раз берёт в руки журнал. Он его весь быстро пролистывает. С начала или с конца — не суть. В этот первый раз он должен легко понять, что журнал состоит из, допустим, трёх блоков: новостей, фичеров и расписаний. Читатель с первого раза должен легко понять, где что: где про «почитать», а где про «быстро пробежаться» и так далее.
Про встречу редизайна читателями я всегда отвечаю примерно одно и то же: одна половина читателей громко уходит, а другая рукоплещет. На смену первой половине приходят новые.
Есть ещё интонационная составляющая. В этом условном журнале, состоящем из новостей, фичеров и расписаний, важно понимать, почему определённая тема попала в фичеры (материалы, как правило, в середине номера, сделанные специально для конкретного выпуска: репортажи, интервью, расследования и т. п. — Прим. ред.), а не, например, в новости. Если интервью с оппозиционером N стоит не в новостях, а в фичерах, сам этот факт уже много говорит о журнале как о собеседнике. И эта история важнее вообще всего. Редакция должна дать возможность читателю максимально легко считать вес информации и её интонацию.
К сожалению, надо признать, что среднестатистический читатель есть идиот: с одной стороны, считает, что всё куплено, а с другой — не в состоянии отличить рекламный модуль от контента. Зато успешно шлёт жалобы на эту самую рекламу.
«Делай каждый номер как последний» — одна из ваших «заповедей» (В обзоре на Colta.ru — Прим. ред.). Получалось? Какие из номеров, обложек или разворотов вы могли бы отметить?
В The New Times каждый номер кажется последним в гораздо большей степени, чем это могло казаться в «Большом Городе», по понятным причинам. Обложки и развороты прилагаются.
На первый взгляд макет мне понравился: он выглядел свежо, чище и легче по сравнению с предыдущей версией журнала. Интересная, заметная акциденция благодаря шрифту Carmela. Строгое и лаконичное цветовое решение. Воздух, может быть, даже слишком много воздуха. Одним словом, я как потенциальный читатель был заинтересован. Однако, когда я стал читать, а не рассматривать (а я несколько раз пробовал журнал именно читать), то всё время чувствовал, что дизайнер своими решениями меня напрягает и мешает читать. То красного цвета на полосе больше, чем хотелось бы, то курсивный William выглядит чересчур манерным, то воздухом всё разметёт. Красно-чёрные крупно-мелкие заголовки сбивают с толку. Тяжело, но интересно. Интересно, но тяжело. Получается как в той истории про запятую: «читать нельзя рассматривать».