на говорит быстро и нетерпеливо, как будто отчитывает ленивого студента: времени мало, работы много. Саша с юмором рассказывает о своих шрифтах и о том, что планирует сделать в ближайшее время. Невольно приходится прибегнуть к сравнению: Королькова — человек-оркестр. Графический и шрифтовой дизайнер, автор множества оригинальных гарнитур. В их числе Leksa, Leksa Sans, Circe, PT Serif и PT Sans (последние два разработаны Александрой Корольковой и Ольгой Умпелевой под руководством Владимира Ефимова). Выпускница Московского государственного университета печати (2001–2006, факультет графических искусств), специализировалась в Шрифтовой мастерской университета под руководством Александра Тарбеева. Исследователь, консультант и преподаватель, хотя после рождения дочери, по её словам, от преподавания пришлось почти отказаться. Победитель международных конкурсов дизайна шрифта (среди которых TypeArt, «Современная кириллица», «Граншан» и ED Awards). В 2007-м вышла в свет книга Корольковой «Живая типографика» об основах типографики. С 2009 года возглавляет отдел дизайна компании Paratype. Докладчик основных мировых конференций по шрифту и типографике (ATypI, TYPO Berlin, TypeCon и др.).
Премия Шарля Пеньо впервые за всю историю существования вручена дизайнеру из России. Что она для тебя значит?
Неожиданное исполнение дурацкой старой мечты. Я хорошо знала про премию Пеньо: была на конференции в Брайтоне в 2007 году, когда её вручали Шварцу (Кристиан Шварц, американский дизайнер и сооснователь студии Commercialtype, получил приз в 2007 году. — Прим. ред.), очень сильно впечатлилась и премией, и буклетом со шрифтами победителя. И решила, что вот оно — то, чего я хочу: стать одной из этих людей. И периодически мысленно оценивала результаты своей работы в целом: ну как, есть ли шансы? Каждый раз, конечно, приходила к выводу, что шансов нет: и шрифтов маловато, и международных конкурсов не выигрываю — я имею в виду некириллические международные конкурсы, — и вообще есть народ гораздо круче. Потом как-то отвлеклась от этого, жизненных задач стало больше, и они усложнились, стало не до честолюбивых мечтаний. И тут — бац! — приходит письмо от М. Г. Жукова, в котором он меня поздравляет. Я первые минут пять думала, что это такая шутка, потому что официальное письмо автоматически сложилось в папку с остальной перепиской с ATypI, в которую я заглядываю редко.
Что премия для меня значит? Я всё-таки до сих пор считаю, что по «нормальным» критериям, критериям качества и количества сделанных шрифтов и их влияния на мировую типографику, я до уровня последних трёх лауреатов сильно недотягиваю. Но жюри, в общем, и не скрывало, что дали мне её не столько за это, сколько за то, что я стараюсь что-то изменить, улучшить среду вокруг всеми возможными способами. К тому же сейчас одна из очень явных тенденций в мировом шрифтовом дизайне — многоязычность и «нелатинскость», а я как раз в неё довольно удачно вписываюсь. Поэтому для меня премия Шарля Пеньо — знак того, что мировое шрифтовое сообщество заинтересовано в нелатинских шрифтовых дизайнерах, что они начали воспринимать всерьёз кириллицу и тех, кто её делает, что мы доросли и что они действительно готовы нас слушать.
Лично от меня это потребует как шрифтовой работы (и теперь придётся более придирчиво относиться к результату), так и теоретической. Надо писать, причём, может быть, даже в первую очередь на английском языке.
Как, по-твоему, западные коллеги сегодня относятся к кириллице при проектировании мультиязычных гарнитур? Ощущают ли они её историю, насколько свободны в трактовке базовых форм? На какие источники опираются?
С источниками информации о кириллице у западных коллег очень туго. По сути, именно читать они могут только сравнительно немногочисленные статьи Максима Георгиевича, а этого всё же мало. Я бы даже сказала, что очень мало! Они могут смотреть картинки в книгах на русском языке (которых, в общем, тоже мало — это либо советские книги, которые по понятным причинам непросто найти, либо «Книга про буквы» Юрия Гордона) или рыскать по интернету в поисках разрозненных материалов и пользоваться автоматическим переводом, потому что единого внятного места с информацией о кириллице нет. Исторические картинки ещё можно найти, а с более современной информацией совсем плохо. Поэтому самостоятельно изучать кириллицу человеку, не читающему по-русски, крайне сложно, и основной метод, который ему остаётся, — анализировать готовые шрифты с кириллицей, часто не зная, насколько хорошо или плохо она сделана. Я даже слышала мнение, что «эти русские нарочно от нас всё скрывают».
Так что если западный дизайнер ответственно относится к кириллице, то, как правило, он чувствует себя довольно неуверенно и кого-то спрашивает, как лучше сделать. Хотя, к сожалению, часто ещё встречается отношение, когда уверенности у дизайнера хватает, сомнений мало, а познаний в области кириллицы недостаточно. Результат мы все можем наблюдать.
У тебя есть методика консультирования нерусскоязычных дизайнеров шрифта? На что ты делаешь акценты? Кто, по-твоему, из современных дизайнеров лучше всего «чувствует» кириллицу?
На самом деле я не настолько много консультирую, чтобы уже можно было говорить о какой-то методике. Для меня задача-максимум — получить на выходе шрифт, которым реально можно пользоваться и который будет достаточно верно передавать дух и характер оригинальной версии, а задача-минимум — не получить монстра. Поэтому сначала я смотрю на латиницу, стараюсь понять, какого впечатления хотел добиться автор, есть ли яркие эмоциональные стилистические зацепки или шрифт достаточно нейтральный, и как добиться более или менее такого же ощущения в кириллице. Посылаю автору ссылки на близкие по духу шрифты или картинки, а помимо этого, конечно, делаю пометки по конкретным буквам. И смотрю на реакцию: насколько человек вообще готов что-то менять, насколько он улавливает разницу между формами. Тогда становится понятно — стремиться к программе-максимум или просто написать по каждой букве «здесь ýже, здесь шире, здесь сместить влево» и т. п. Соответственно, чем лучше дизайнер понимает и чувствует разницу в оттенках смысла — тем больше он свободен в своих решениях и тем лучше он сделает сам, если у него не стоять над душой с комментариями «а вот это подвинь на 10 единиц». Например, я очень долго сомневалась, какую форму К и Ж посоветовать Веронике Буриан в Adelle (латинскую в чистом виде не получалось оставить), и пока я размышляла, она их просто нарисовала — и вопрос отпал сам собой. Думаю, что через некоторое (достаточно небольшое) время Вероника сама будет прекрасно справляться, потому что ей действительно интересно и она хочет разобраться в тех письменностях, которыми занимается. Вообще это важно — ориентирован ли дизайнер на многоязычность всерьёз или просто дорисовывает неродные знаки, «чтобы было».
Из классиков, конечно, лучше всех рисует кириллицу Мэтью Картер (хотя он как раз говорит, что постоянно советуется с М. Г. Жуковым) — картеровская кириллица хорошая без каких-либо натяжек, посмотрите, например, шрифт Georgia, который и для русскоязычного дизайнера может послужить образцом. Не знаю, насколько Картеру на самом деле важна многоязычность, может быть, такое качество неродных знаков — просто признак суперпрофессионализма. В любом случае, это такой человек, на которого смотришь снизу вверх и которым нельзя не восхищаться.
Ты преподавала в разных учебных заведениях, среди которых Московский государственный университет печати, Британская школа дизайна. Замечаешь ли ты какие-то общие ошибки студентов, которые учатся шрифтовому дизайну?
Все ребята, которые учатся шрифту, уже наступили на одни и те же грабли: они пошли учиться шрифту. Они видят, что из тех десяти-пятнадцати человек в год, которые идут «всерьёз учиться шрифтовому дизайну», где-то полчеловека продолжает этим заниматься. Это не то чтобы ошибка, но это обидно: вот человек делает во время обучения свой первый шрифт, вот он его даже доделал и даже выпустил, а может быть, и не выпустил — зависит от того, где он учился. Если он учился в Британке, то скорее выпустил, если учился в Полиграфе, то скорее положил в стол... Так вот, мысль в том, что он его делал, более-менее довёл до ума и вот у него есть один гордый и одинокий шрифт, а дальше человек понимает: «Да ну нафиг, лучше я айдентикой займусь! Буду я тратить кучу времени и сил на шрифты!» Я не могу сказать, что это плохо или что это ошибочно — так поступать, но мне кажется, что серьёзно идти учиться есть смысл, когда ты точно представляешь себе, что хочешь и будешь этим заниматься. Не знаю, стоит ли тратить годы труда на какой-то конкретный предмет ради «общего развития».
Расскажи о том, как ты начала учиться шрифтовому дизайну.
Происходило это так. Первое занятие по шрифту, второй курс, начало, средний возраст группы — 18 лет, мы сидим все такие «зелёные», первый год после школы проучились, еле-еле стали понимать, что мы тут не на художников учимся, а на что-то другое. И приходит харизматичный Александр Владимирович (Александр Тарбеев, шрифтовой дизайнер, педагог, основатель Шрифтовой мастерской при Московском государственном университете печати, автор множества собственных гарнитур и кириллических версий латинских шрифтов, отмеченных российскими и международными премиями. — Прим. ред.). И с места в карьер: «Кто знает, что такое бустрофедон?» И сидит Ваня Васин, у которого три поколения дизайнеров в роду, отвечает, что такое бустрофедон, а я сижу со своим комплексом отличницы и думаю: мда, вот этот преподаватель на меня точно не обратит внимания...
После первого года основного курса (второй курс Университета печати, четыре часа занятий в неделю, один Александр Владимирович на группу в 30 человек) я решила начать проектировать свой собственный шрифт. И выбрала самое сложное, что в принципе существует (чтобы научиться всему, чему можно), — венецианскую антикву (шрифт Leksa).
В Полиграфе был двухгодичный основной курс, а дальше кто хотел, тот пошёл в Шрифтовую мастерскую. Основной курс — это письмо пером первые полгода, в основном ширококонечным. Острым, если не ошибаюсь, сейчас начали чуть-чуть писать, а так только широкое: исторические почерки от квадратного капитального письма и рустики до гуманистического минускула и курсива. Второй семестр — история шрифта с рисованием. То есть рисуется на листе А3 «ручками» схема — что где у какой буквы из разных исторических периодов, на каждую классификационную группу расписываются характерные особенности. Третий — надписи, это подавалось как логотип, и это был для всех студентов самый провальный семестр. Четвёртый — свой шрифт, акцидентный, как правило.
Чему ты посвятила дипломный проект?
Диплом состоял из двух частей — шрифта и книги «Живая типографика». Может, слишком много для диплома, но это имеет рациональное объяснение. На нашем курсе экспериментировали все преподаватели, и на нашем же курсе ввели так называемую специализацию и нам где-то за полтора года до защиты сказали: «А теперь вы садитесь и придумываете свой дипломный проект». Я подумала, что же я могу без больших мук совести делать полтора года, — и придумала книгу.
Ты возвращаешься к уже выпущенным шрифтам, к той же Лексе, например?
Я к ней возвращаюсь, когда кто-нибудь находит ошибку. Просто так в шрифт лезть опасно: если захочешь что-то поправить, это потащит за собой длиннющий крокодилов хвост. Или вот буквально месяц назад мне написал человек про двоеточие. Оно не то чтобы уехало, просто когда-то я сделала ему асимметричные апроши, с расчётом на сплошной текстовый набор — не подумала, что в других местах оно может смотреться странно. И человек показал, как он набрал «18:00», а там... такое поехавшее двоеточие.
С чего ты начинаешь проектирование шрифта?
Может, это нехарактерно, но я практически не делаю рисованных эскизов, максимум — очень грубый набросок. Видимо, это после четырёх лет рисования эскизов к Лексе: там чем старательнее я рисовала эскизы, тем большая фигня получалась на выходе. Если говорить упрощённо, то сейчас мой рабочий процесс выглядит так: я придумываю концепцию шрифта, подбираю параметры, потом сразу в цифровом виде в Фонтлабе ищу формы знаков. После того как базовый комплект знаков нарисован, делаю первую распечатку, ищу ошибки, правлю, вновь распечатываю и так далее.
Было ли у тебя желание учиться за границей?
А я поступила в Рединг (престижный университет в Англии, University of Reading, факультет MA Typeface Design под управлением Джерри Леонидаса. — Прим. ред.). Денег не дали (смеется).
Кстати, в интервью с Джерри Леонидасом, которое в скором будущем выйдет в журнале, мы задавали ему вопрос: почему у вас на курсе нет русских студентов, кроме Софьи Сафаевой (она училась в Рединге в 2007-м)? Он ответил, что это вопиющая несправедливость и причина её кроется в отсутствии в России института субсидий для студентов.
Да, я пыталась получить грант Британского совета — для нерезидентов в Англии очень дорогое обучение. Я подала все документы, сдала вступительные экзамены, меня радостно приняли, прислали даже какие-то бумажки оттуда, но гранта мне не дали. А своих денег на тот момент (то ли конец 2008 года, то ли начало 2009-го) у меня не было в таких количествах.
Почему тебя привлёк Университет Рединга, а не знаменитый курс Type&Media; в Королевской академии искусств в Гааге?
Я сразу хотела в Рединг. Это потом я узнала, что там надо вторые полгода писать длинный текст. По крайней мере на тот момент мне казалось, что Гаага более развлекательный курс. Но развлекаться я и на месте могу. А лично я считаю более важным для шрифтового дизайнера уметь хорошо сделать текстовый шрифт, чем уметь высекать по мрамору или программировать. Может, это и старомодно.
Владимир Кричевский не раз заявлял, что сегодня очень много шрифтов и очень мало Типографики. Что ты думаешь на этот счёт? И должен ли вообще дизайнер шрифта быть типографом и задавать планку в профессии?
Я думаю, это зависит от позиции самого дизайнера. Есть исторические примеры, когда человек сам делал и шрифт, и книгу, и всё остальное.
Золотые времена?
Кому как. Я бы не хотела оказаться на месте Бодони и делать всю жизнь один и тот же шрифт. Были и другие времена... Какая-нибудь эра пантографа, когда человек сидит, рисует тихо свои буковки, и его вообще не волнует то, что происходит снаружи. Владимир Ефимов, например, считал, что шрифтовой дизайнер не обязан делать сам картинки, задавать какую-то планку. Обязан ли в принципе? Я не знаю объективного ответа на этот вопрос. Лично я пытаюсь. По той простой причине, что меня этому учили и было бы странно зачеркнуть эти знания и не вспоминать ни про пять лет Полиграфа, ни про достопочтенного Александра Борисовича Коноплёва, который учил меня дизайну книги.
Ты согласна с тем, что шрифтов выпускается неоправданно много? Появилось очень много дизайнеров, которые рисуют-рисуют-рисуют...
...И только примерно половина из них максимум выпускает-выпускает-выпускает, остальные рисуют в стол. Из тех, кто выпускает, очень многие, к сожалению, рисуют то, что никому особо и не нужно. Есть уйма случаев. Вот человек нарисовал шрифт, потому что он захотел нарисовать шрифт, этот шрифт купили два раза, полтора раза раздали знакомым — и всё. А по-настоящему нужных шрифтов почему-то рисуют не так много.
По-настоящему нужных?
Возможно, я громко сказала, но это шрифты, с помощью которых прямо сейчас можно решить конкретную задачу. Шрифт с определёнными характеристиками, который я могу кому-нибудь посоветовать. И бывает, что я не знаю такого шрифта. Или знаю, но он один, выпущен 15 лет назад и он на каждом углу. Вот чем у нас книжки набираются? Чартер, Свифт, Таймс, Петербург. Это не оттого, что у нас много хороших текстовых шрифтов, а люди не хотят ими пользоваться. А из-за того, что по-настоящему хороших текстовых шрифтов просто не хватает. Их нет, и типографики нет. То есть типографика есть, но её о пять-таки мало, и она увязывается с существующими гарнитурами. Для того чтобы обилие шрифтов приводило к настоящему богатству типографики, ею должны заниматься квалифицированные люди, но, помимо этого, ещё и шрифты должны быть соответствующие. Я не хочу сказать, что все современные шрифты плохие, но тем не менее. Зайдите на любой торрент-трекер или компьютерный рынок — и полýчите несколько тысяч плохих шрифтов. Чем быстрее это изобилие уйдёт, тем быстрее улучшится типографика.
Оно уйдёт самостоятельно?
Постепенно уходит — вот я смотрю в окно (разговор с Александрой происходил в центре Москвы в кафе на Большой Дмитровке. — Прим. ред.), вижу достаточно приличные вывески. Понятно, что сама собой ситуация не улучшится, но постепенно увеличивается количество людей, которые приходят в профессию хоть с каким-то образованием, и уменьшается количество людей, которые случайно сели за компьютер из-за просьбы «а сверстай-ка мне визитки или вывеску». Те же гайдлайны лебедевские (летом 2013 года Студия Артемия Лебедева представила дизайн-код Москвы, призванный упорядочить размещение вывесок в городе и улучшить внешний вид исторического центра. — Прим. ред.) — должны же они принести какую-то пользу, раз они есть. Если с ними всё получится, то шрифтовая обстановка хоть чуть, но станет лучше.
Многие твои текстовые шрифты обладают широким диапазоном использования благодаря минускульным цифрам, капителям, специально нарисованным начертаниям для мелкого кегля и другим типографическим богатствам. Ты отслеживаешь, пользуются ли дизайнеры этим?
Вообще я не всегда это всё рисую. А исхожу из того, что сама использую. Какое-то время назад (чуть ли не в сообществе ru_typography) обсуждался вопрос, нужны ли капитель и минускульные цифры в курсивных начертаниях. С этим я сама в работе сталкивалась: в книге, которую я делала, сноски по замыслу были курсивные, а в обычном тексте шли минускульные цифры. Насколько мне известно, потом эти цифры в курсив добавили, но на тот момент их не было. И мне пришлось во всей книге заменять цифры в курсиве в сносках на прямые, потому что не хотелось ставить маюскульные цифры. Или раздражает — ты хочешь капитель, а её нет. Причём сделать её не так сложно: макросы, экшены, минимум ручной работы — и привет.
Работа каких дизайнеров тебя вдохновляет?
Моя первая любовь в шрифтовом дизайне — это Уильям Моррис. Не столько даже его дизайн шрифтов, сколько подход к делу. Golden Type — да бог бы с ним! Мне действительно нравится его подход. Он делал шрифты, он печатал ими же свои книги, создавал обои и текстиль, проектировал мебель, построил дом... Он делал всё и сразу. Вот это я понимаю, дизайнер! И есть дизайнеры, за которыми ты следишь, завидуешь. Жан-Франсуа Поршез, Джессика Хиш, Максимилиано Спровьеро — у них чувство шрифтовой формы развито невероятно.
Твоя книга «Живая типографика» была адресована начинающим дизайнерам и студентам. Ты не хотела бы написать книгу для коллег-профессионалов?
Я уже давно думаю написать вторую книгу, но написала полторы главы где-то года два-три назад. Как мне сейчас кажется, она будет состоять из двух томов, первый том будет для наших дизайнеров — про шрифт. Своего рода база: история каллиграфии, базовая история шрифта, теория — перо, контрформы и так далее. А второй том я хочу написать про кириллицу, он будет адресован уже не только нашим коллегам. Что это за зверь, как она рисуется, какие в кириллическом шрифтовом дизайне могут быть эмоции с архетипами. Только это же надо садиться и писать.