«Нам просто нравится печатать» — такими словами встречает первый номер журнала Paper, который Эрик Шпикерман c небольшой командой выпускает в мастерской p98a. Эту печатную мастерскую в районе Тиргартен города Берлин по адресу Потсдамер-штрассе, 98a Эрик открыл вскоре после продажи компании FontShop в 2014 году корпорации Monotype, что многих, мягко говоря, удивило. В свои 70 он, кажется, не думает сбавлять темп, хоть и говорит часто о пенсии. Мотается между континентами и странами, успевает принимать участие в десятках проектов одновременно, быть в курсе разработок агентства Edenspiekermann, рисовать шрифты, печатать плакаты, писать заметки и выступать на конференциях. Многие испытывают лёгкий приступ зависти при мысли, как же это ловко — создать международную компанию с одной из лучших шрифтовых библиотек, выгодно её продать и приземлиться в уютном дворике Берлина, окружив себя печатными станками и ворча время от времени, что дело это весьма неприбыльное...
Эрик, вопрос для разогрева. Вы — определённо рок-звезда для многих дизайнеров, а кто из дизайнеров был или остаётся рок-звездой для вас?
О боже, вот так вопрос... Ну, я могу назвать одного действительно важного для меня человека. Я работал с Гюнтером Герхардом Ланге. Мы познакомились, не помню точно, где-то в 1960-х годах. Я посещал его курс по типографике, пока он преподавал в Берлине. Затем он переехал в Мюнхен, а я стал работать над заказами для его словолитни Berthold.
У меня была своя печатная мастерская, которая сгорела в результате несчастного случая в 1977 году. Я использовал там старые шрифты вроде Lo-Type и Block, и после этого происшествия мне захотелось их сохранить. Я подумал: почему никто не приспособит всё это добро для фотонабора — уже широко распространённой в 1970-х технологии? Так что я начал с адаптации старых шрифтов к фотонабору; разумеется, дело было ещё до всякой цифры. У меня не было опыта разработки шрифтов. Мы переписывались с Гюнтером, он присылал мне разные брошюры с образцами, а затем предложил работать вместе. Я отправлял ему нарисованные от руки шрифты, в которые он вносил исправления, — и вот так я оказался в шрифтовом дизайне. С этого всё и началось.
В то время я жил в Лондоне, и, когда Гюнтер, не говоривший по-английски, приезжал туда, я был кем-то вроде его переводчика и помощника. Впоследствии мы подружились, и в начале 1980-х он, собираясь уйти на покой, предложил мне стать его преемником — художественным руководителем в Berthold. Мне это было не по душе: во-первых, к тому моменту уже появились «Маки» — дни Berthold и фотонабора были сочтены. Во-вторых, я понимал, что никто на самом деле не мог бы стать преемником Гюнтера. Он был не просто дизайнером, он был по-настоящему выдающейся фигурой и великим оратором. В общем, я отклонил это предложение. Он был очень огорчён — настолько, что в течение пары лет обращался ко мне «господин Шпикерман», хотя до этого мы почти 20 лет называли друг друга по имени, что, кстати, довольно редко в Германии. Он подчёркивал таким образом, что нашей дружбе конец. Но затем мы помирились. Ирония в том, что для меня он всегда был именно «господином Ланге» — моим учителем, ментором. Получать от него свои рисунки исправленными — вы не представляете, какое это великолепное чувство.
Можно ли сказать, что опыт работы с Ланге сформировал ваш подход к шрифтовому дизайну в целом?
Дело не в подходе, ты просто работаешь и внимательно следишь за тем, что важно. Кроме того, тебе нужно знать кое-что из истории, иначе ничего не выйдет. Возможно, сегодня это уже старомодная точка зрения. Ланге, в отличие от Геррита Ноордзея, был далёк от теории письма, хотя и занимался каллиграфией в университете. С другой стороны, он не принадлежал и к популярной в то время школе Германа Цапфа. Честно говоря, они просто друг друга не любили. Ланге очень хорошо знал историю, хоть и, как большинство людей его поколения, не говорил по-английски или по-французски. Это было его слабым местом, но все немецкие источники, которые можно было прочесть, он прочёл. Он вообще много читал, собирал книги, часто их мне одалживал. Его библиотека поражала воображение. Я должен был получить её, но не сложилось — теперь там музей.
Главное, чему я научился у Гюнтера, — всегда возвращаться к истокам, пытаться понять, почему люди делали что-то и как они это делали. По сути, его первые шрифты были предназначены для традиционного металлического набора, но когда он освоил фотонабор, то был одним из первых людей, кто понял, что теперь нужно работать иначе. Что для того, чтобы одни и те же вещи выглядели одинаково, их необходимо делать по-разному, потому что сама технология изготовления отличается. Например, нам приходилось добавлять заострения на углах букв, которые исчезали после многократного копирования шрифта на разных этапах производства — на бумаге, на негативной плёнке, в печатных формах. Другой пример — ловушки для капель в местах соединения штрихов, которые позволяли бороться с наплывами краски. Наверное, такие вещи и были самым важным для меня уроком.
Ваш последний шрифт Real, разработанный для книги Hello, I am Erik, — понятно, что это комплимент Akzidenz Grotesk, но я полагаю, что здесь есть и какая-то личная история, верно?
Я вырос на шрифтах Akzidenz Grotesk и Block, потому что, где бы я ни работал, люди пользовались именно ими. В них — сам Берлин, в них — Berthold. Со шрифтами ведь как с едой — вы покупаете продукты в ближайшем магазине; точно так же, имея типографию в Берлине, вы идёте за шрифтами в Berthold. Это просто дешевле, вам не нужно ничего везти на поезде. Если вы живёте в Лейпциге или в Ленинграде — у вас другие поставщики. Печатные формы тяжёлые, поэтому вы изготавливаете их там, где ближе, и храните на складе. Никто не хочет ждать по шесть недель. Если типографу нужен шрифт, он нужен ему завтра — так было во все времена. А шрифт — это тяжёлая хрень, очень тяжёлая, вот почему все крупные словолитни, помимо местного офиса, открывали склады в разных городах. Если вы работали во Франкфурте, у вас был Bauer, если в Лейпциге — Schelter & Giesecke. Я знал всех продавцов Berthold и все их каталоги шрифтов того времени. Я вырос на этом материале, эти начертания для меня как родные. Что касается Akzidenz Grotesk, то он всегда был моим любимцем, потому что в нём был характер, а набор его начертаний состоял, по сути, из похожих шрифтов. Исторически это не была единая гарнитура — семейство Akzidenz Grotesk было скомпоновано из чисто маркетинговых соображений. Всё перемешалось, и в результате родилась весёлая штука, очень приятная для глаза и удобная в работе.
Мне всегда нравились полужирные шрифты (Halbfett). Вы сами знаете, что представляет собой швейцарская типографика: во всём, что делалось в Цюрихе в 1960-е, использовался AG-Halbfett. Был там один образец... Где-то здесь у меня валялась брошюра, хочу показать... Я вырос в окружении этих начертаний. Для меня в них сущность швейцарской типографики 1960-х годов. Меня всегда так и подмывало перерисовать этот шрифт для себя, и тут такая возможность — собственная книга! Правда, у моей версии небольшой англо-американский акцент. Например, в ней есть двухчастная g, а цифра 8 сделана двумя петлями. Конечно, это копия, но она выглядит иначе, потому что я рисовал её с чистого листа. Единственное серьёзное отступление — как раз в том, что у Akzidenz Grotesk светлое, нормальное и полужирное начертания не связаны друг с другом; как я и говорил, это именно то, за что мне нравился этот шрифт. А мы с Ральфом дю Карруа (Ralf du Carrois) в итоге опять вернулись к этим бесконечным семьям с девятью насыщенностями. Мне не близок такой подход. Я люблю, когда начертания выглядят по-разному, пусть это и непрактично.
Сегодня всем подавай разные насыщенности, стили для того, сего, выворотки, всем нужны книжное и нормальное начертания, среднее и полужирное с их минимальными различиями и так далее. Сегодня всё делается прагматично, но такой подход разрушает первоначальный образ Akzidenz Grotesk. Так что мой шрифт — это опыт апроприации Akzidenz Grotesk, предназначенный для 2020-х годов. Я хотел сделать его на протяжении 40 лет, но всё не было повода. Этим поводом и стала книга. Работа над ней началась около пяти лет назад и заняла очень много времени. Для меня это был чрезвычайно эмоциональный проект — непросто, когда кто-то делает о тебе книгу. Хотел ли я участвовать в её создании? Нет, нисколько. Я сказал Йоханнесу (Эрлеру, автору книги. — Прим. ред.), что у меня есть одно пожелание: «Делай что хочешь, но в твоём распоряжении только один шрифт и два цвета». Он согласился.
Йост Хохули в одном своём эссе об Адриане Фрутигере написал: «Каждый состоявшийся дизайнер шрифта не только имеет свой твёрдый взгляд на формы букв, но в самих контурах его знаков всегда ярко проявляется авторский почерк». Интересно, чей авторский почерк и работа с формой восхищают Эрика Шпикермана?
Я фанат Фрутигера, он просто лучший. Может быть, главное в его шрифтах — то, что большинство из них было сделано под конкретный проект, с чётко определённой целью. Он — настоящий problem solver, универсальный практик. Его Univers пользовался невероятным успехом, Frutiger — отличная штука, а были ведь ещё и Avenir, и многие другие. Большинство великих латинских шрифтов опираются на письменность, у каждого так или иначе есть исторические связи. В этом смысле подход Фрутигера был гораздо более аналитическим. Например, я люблю рисовать карандашом, а он чаще вырезал формы из бумаги. Вот откуда своеобразие его шрифтов. Его мышление было в значительной степени модульным: он брал несколько базовых форм и комбинировал их, получая разные знаки из одних и тех же компонентов. Из a рождалось e, из q — g и так далее. В принципе, я работаю схожим образом, но только карандашом. Я делаю одну мастер-копию со всеми формами, а затем беру кальку и рисую буквы поверх, используя эти элементы. Рисование от руки — то, что определяет мой собственный стиль.
Поэтому в рисунке шрифта всегда различим почерк его автора. Это одинаково справедливо и для Фрутигера, и для Цапфа, и для многих других. Характер Фрутигера ясно виден в его Авенире, хоть он и создан на базе Футуры. Его форму внутреннего белого не спутаешь ни с чем. То же самое с моими шрифтами, например, они всегда зауженные, за исключением Real.
Совсем недавно были выпущены курсивы к Реалу, верно?
Да, и они получились весьма неоднозначными — очень курсивными, если можно так сказать. Довольно смело вышло, это практически рукописные формы. Первые наброски шрифта выходили даже слишком узкими и наклонными, очень контрастными. Кстати, мы уже использовали этот шрифт в Paper.
Я общался на тему курсивов с Фрутигером. Когда-то мы взяли его Frutiger Condensed и сделали на его основе FF Transit для BVG (Берлинской компании общественного транспорта). Была там и курсивная версия, Лукас де Грот (Lucas de Groot) спроектировал её в 1991 году. Я отправил то, что получилось, Фрутигеру, который сам никогда не делал курсивов для своих гротесков, только наклонные начертания, — и получил от него ответ: «Я бы так не поступал, но мне нравится». Я принял это за благословение. Через несколько лет Linotype сделала Frutiger Next, и там тоже было уже курсивное начертание. Пусть сам Фрутигер никогда не проектировал курсивы, пусть в этом была его философия, но я-то этой философии не разделяю, так почему бы мне не делать так, как я считаю нужным? Нет закона, который бы это запрещал. Хоть с исторической точки зрения курсив в гротеске и несёт в себе некую антагонистичность, мне такие вещи нравятся.
Если проследить историю ваших шрифтов, кажется, помимо Meta Serif, Deutsche Bahn Serif и, пожалуй, LoType, у вас не было других шрифтов с засечками. Почему так вышло?
Потому что они у меня плохо получаются. Я десять лет бился над Meta Serif, но ничего не мог толком сделать. Тогда у меня в команде был Кристиан Шварц, но даже у него возникли проблемы с этим шрифтом, и только когда мы заполучили Криса Соверсби, дело сдвинулось с мёртвой точки. Возможно, я не очень хорош в проектировании шрифтов с засечками потому, что они меня не интересуют: я не фанат теории письма.
У вас есть последнее русское издание Stop Stealing Sheep? Удивительно, но обложка этой книги напоминает обложку Hello, I am Erik, а к самой книге, если быть откровенным, много вопросов. Что вы об этом думаете?
Я видел предыдущее русское издание, но не это. Кто его делал? Почему они не спросили меня? Очевидно, они получили материалы от издателя (Adobe Press. — Прим. ред.), а потом изменили формат и обложку. Я вижу здесь Meta Serif, но мы не использовали Meta Serif для английской версии... (в оригинальном третьем издании Stop Stealing Sheep, (Adobe Press, 2014) в наборе использованы антиква Equity без поддержки кириллицы и гротеск FF Unit — Прим. ред.) Я никогда не слышал ни слова об этой книге. Это довольно нелепо.
Не могу не спросить о приобретении FontShop компанией Monotype. Многие шрифтовые (и не только) дизайнеры были сильно расстроены, когда узнали об этой сделке. С момента продажи прошло почти три года. Что изменилось за это время?
Не спрашивайте меня, меня там больше нет. Да и вообще, я был всегда скорее наблюдателем. На мой взгляд, произошла типичная вещь. Во-первых, всё дико забюрократизировалось, если верить сотрудникам Monotype в Берлине. У FontShop же всегда был, так сказать, лёгкий характер — по крайней мере, мне так казалось; нужно сделать поправку на то, что я никогда не был менеджером, делами занималась моя бывшая жена — Шпикервумен. Но вот по моим ощущениям, всё было очень удобно, мы были молодыми и смотрели на вещи суперпросто. Не то что сейчас, когда у человека название должности занимает четыре строки... У нас вообще не было должностей, у нас были имена. Иво был Иво, Юрген был Юргеном, Йенс был Йенсом и так далее.
К тому же этим американцам не всегда удаётся разглядеть из своего далёка местные таланты. Я думаю, что они только-только начинают понимать, что Берлин — это не Бостон и не Нью-Йорк. В Берлине делается гораздо больше разных вещей, потому что у нас есть свой уникальный подход и нам нравится заниматься этим делом. Не случайно наша шрифтовая библиотека FontFont так сильно отличается от других. Я до сих пор думаю, что она одна из лучших в мире. Мы никогда не делали исследований рынка, но бóльшую часть времени, что я провёл там, мы выпускали бестселлеры. Например, DIN каждый год, начиная с 1998-го, был в лидерах продаж. Это совершенно потрясающе. Жаль, конечно, что я не сделал его сам (смеётся). Мне было слишком лениво, а работать требовалось много, и работа-то ещё была скучной. Его спроектировал Элберт-Ян Пол, и он молодец.
Сейчас их озарило, что и у немцев есть кое-какие способности. Но вот эта американская манера вести дела, их маркетинг — такая тупость. На прошлой неделе присылают нам образец шрифта. Как его там, Mascararo или Mascalino... Не помню. Присылают прямо из США, дорогой почтовой службой, в специальном конверте. Очень дорогая шелкография, очень дорогое четырёхцветное тиснение. Все невероятно роскошно. Наверное, они думают, что я должен повесить это у себя на стену. При всём при том нет никакой информации собственно о шрифте, и это меня действительно бесит. Я понятия не имею, сколько там начертаний, каков набор символов, вот это всё. Если вы взглянете на образцы, которые делал Алекс Рот, то сразу поймёте, что такое хорошее представление шрифта. По сравнению с ними американская штуковина просто беспомощна.
Именно поэтому многие дизайнеры были огорчены этой сделкой.
Конечно, исчез последний островок независимости. Когда мы только начинали, в конце 1980-х, на рынке было лишь несколько крупных словолитен и один дизайнер, может быть, два. Три года назад словолитен были уже сотни, так же как и прекрасных ребят вроде Commercial Type или Type Together, да и мы сами порядком разрослись. У нас были собственные, ни на что не похожие шрифтовые библиотеки. Главная причина сделки заключалась в том, что я просто хотел уйти на пенсию, я не мог заниматься этим вечно.
Кроме того, мы пережили тогда уже несколько волн кризиса и знали, что со следующей в одиночку можем и не справиться, всё это стало слишком сложно. Внушительных прибылей у нас не было никогда — дело спорилось, но никто не рассчитывал стать миллионером. Мы постарались сделать всё максимально безболезненно, сохранили бóльшую часть рабочих мест. Можете представить, сколько в компании было сотрудников, — и большинство из них работало с нами на протяжении 20 с лишним лет. Когда всё произошло, некоторые ушли вслед за Кристофом Коберлином и Йенсом Кутилеком, но потому, что сами этого захотели, а не потому, что их вышвырнули. Некоторые остались. Юрген Зиберт (директор по маркетингу в Monotype. — Прим. ред.) работает уже 20 лет, Андреас Фролофф (глава шрифтового департамента в FontFont. — Прим. ред.) — вообще целую вечность. Я знаю, что многим очень жаль. Люди думали, что мы крутые независимые бунтари, но мы ими не были.
Похоже, что Monotype становится международной монополией?
Они не монополия, они просто крупный бизнес. Вокруг множество других компаний, каждый день открывается новая словолитня. Продолжают работать такие замечательные команды, как Hoefler & Co., Frere-Jones Type, FontBureau. Маленькие предприятия растут — взять тот же Commercial Type, или Optimo Type Foundry, или Grilli Type. Их сотни, тысячи, и среди них по-настоящему хорошие ребята, которые делают отличные вещи. Так что Monotype никакая не монополия. Они большие, и что в них хорошо, так это то, что, несмотря на свои масштабы, они и не думают снижать цены. Это не принесёт им никакой пользы. Скорее наоборот. Поскольку они так велики, всем приходится покупать у них самое необходимое: Helvetica, Frutiger или Futura. Если тебе нужны эти шрифты, у тебя нет другого выхода, кроме как купить их у Monotype. И в этом нет ничего страшного. Наоборот, хорошо, что на рынке есть крупная компания с высокими ценами — благодаря этому маленькие предприятия могут выживать, производя оригинальный продукт. Конечно, им для этого нужно стараться делать своё дело хорошо, но мы-то знаем, что многие из них на это способны.
Эрик, может ли вас сегодня удивить какой-то шрифт? Вот чтобы вы прямо воскликнули: «Ух ты, изумительная работа!»
О да. Такие вещи случаются постоянно. Некоторое время я был влюблён в фантастический FF Franziska Якоба Рунге и FF Hertz, который сделал Йенс Кутилек. Они довольно разные. FF Franziska похож на газетный шрифт 1920-х годов, но только слегка уточнённый. FF Hertz тоже выглядит старомодно, но при этом отлично работает на экранах с низким разрешением, а также при печати на ризографе. Вообще прекрасных шрифтов — изобилие, и каждый год мы открываем для себя что-то новое. Самих моделей шрифтов ведь не так много, но когда я окидываю взглядом происходящее, то всякий раз поражаюсь, как много всего происходит и сколько появляется новых проектов.
За последние 20 лет ситуация резко изменилась: сейчас благодаря развитию технологий даже молодые дизайнеры работают на довольно высоком уровне.
С дизайнерами шрифтов никогда не было проблем. Пользователи — вот проблема. Мы делаем жизнь пользователей очень сложной: из существующих на сегодня порядка 50 000 шрифтов люди используют хорошо если 80. Конкретный репертуар со временем, конечно, может меняться. Сейчас, как мы видим, повсюду Circular или что-то подобное, но при этом нигде не видно Avenir, Helvetica и так далее. Потому что такая мода. Люди всегда следуют моде. Возможно, некоторые шрифты последнего поколения станут популярными лет через 70 или 80.
Сегодня мы окружены трендами — и, конечно, есть мода и на шрифты. При этом, что странно, речь не идёт о деталях. Большинству графических дизайнеров, к сожалению, не нужны те тонкости, которые берут в расчёт дизайнеры шрифта. Возьмем меня. Я не шрифтовой дизайнер, я графический дизайнер. Это колоссальная разница. Как правило, современные шрифтовые дизайнеры — это просто шрифтовые дизайнеры. Они занимаются только этим, они чрезмерно фокусируются на деталях, и именно по этой причине многие из них на самом деле очень плохи в графическом дизайне. Что касается меня, то я просто время от времени — между прочим — проектирую шрифты, при этом я никогда не называл себя шрифтовым дизайнером. Я графический дизайнер. Который использует средства типографики. И поскольку у меня есть опыт проектирования шрифтов, у меня зоркий глаз на детали. Вообще мне кажется, что любому графическому дизайнеру будет полезно хоть раз в жизни спроектировать собственный шрифт, даже если в итоге получится дерьмо, которое никогда никого не заинтересует. Попробовав это сделать, ты научишься ценить детали. А уже затем, вернувшись снова к работе графического дизайнера — гораздо более важной, ты поймёшь, что хорошо целое, а не детали сами по себе.
Тут многое зависит от образования. Как вы оцениваете современную систему подготовки графических и шрифтовых дизайнеров в Европе и США?
Я бы сказал, что профессия определённо становится сложнее. Сегодня нужно хорошо разбираться в технологиях. Когда я начинал, у нас были печатники, фотографы, репрографы, и каждый делал что-то одно. Я, например, отвечал только за мокапы, другие люди — за набор, третьи — за репродукцию, и всё выходило ладно, потому что все были экспертами в своей области. Теперь же тебе приходится заниматься всем. Ты должен уметь работать в Photoshop, InDesign, Illustrator и так далее. Мы стали экспертами во всём: разбираемся в технологиях, в разрешении, в HTML, в JavaScript, в разнообразии носителей — и в куче прочей ерунды. Боже мой, 50 лет назад, когда я начинал, у нас была только бумага. А теперь есть бумага, разные экраны, разные носители.
С другой стороны, разделение труда последнее время становится очевиднее. Некоторое время назад графическому дизайнеру приходилось быть ещё и кодером: без этого он не смог бы создать себе сайт. Теперь, как в прежние времена, появились специалисты, которые занимаются именно этим. Я могу изготовить макет веб-страницы и передать его им — точь-в-точь как я бы поступил в 1970-х годах. И они знают, как сделать этот сайт так, чтобы он меня устроил.
Чего нам ожидать от современных технологий? Каково, на ваш взгляд, их влияние на процесс проектирования? В частности, что вы думаете о формате вариативных шрифтов?
Очевидно, что технологии меняют ситуацию. С другой стороны, их влияние не стоит преувеличивать. Смотрите, у нас по-прежнему две руки и два глаза — тут ничего не изменилось. Технологии развиваются, системы становятся умнее, но проблем всё равно остается туча. Возьмём, к примеру, InDesign. Казалось бы, достаточно сделать простое расширение, которое бы настраивало чувствительность к оптическим размерам. Чтобы при кегле в 16 пунктов был нулевой трекинг, а по мере уменьшения размера шрифт автоматически становился чуть свободнее. Меня раздражает, что в InDesign до сих пор этого нет. Я бы встроил туда такую опцию по умолчанию. Формат вариативных шрифтов позволяет научить машины не только автоматически изменять трекинг при изменении кегля, но и видоизменять начертания: при 14 пунктах начертание нормальное, при 6 — более открытое и широкое и так далее.
Очень многое зависит от самих шрифтовых дизайнеров, потому что бывают такие, кто удивляется, почему шрифт, великолепно работающий в большом кегле, начинает хреново выглядеть, если его уменьшить до 6 пунктов. Многие вообще не задумываются о цели. В сфере программного обеспечения происходит куча всего, но нельзя забывать, что многие графические дизайнеры не в состоянии освоить даже простые настройки OpenType. Ну и ещё раз: на данный момент машины не могут даже автоматически настраивать трекинг, а мы говорим о вариативных шрифтах. Жизнь слишком коротка, вот в чём проблема.
Ещё в 1990-е годы вы пытались привить в Германии принципы корпоративного дизайна, привёзенные из Англии. Каково, по-вашему, его состояние сегодня?
Я думаю, что корпоративный дизайн почти мёртв. Сегодня под корпоративным дизайном скорее понимают брендинг, а это совсем другое. Вся технология изменилась. В принципе, корпоративный дизайн давал гарантию, что все вещи в компании будут выглядеть одинаково, будут коррелировать друг с другом. Для этого у тебя есть свой цвет, логотип, шрифт, типографический стиль, а также руководство по их использованию. Ты можешь контролировать всё, соотнося любую частную штуку с общим стандартом. Сейчас это не так. Ты больше ничего не контролируешь, потому что количество носителей увеличилось многократно. Всё стало сверхмногообразно, вот почему эта сфера деятельности полностью изменилась.
Сейчас корпоративный дизайн — это в большей степени история о миссии компании, о том, что она собой представляет, а не о том, как выглядит, потому что внешний вид может измениться, а от базовых ценностей зависит выживание бренда. Последний по-настоящему большой заказ, который я выполнял, был в 1990-х годах — для Audi и Volkswagen. Мне потребовалось два года, чтобы всё спроектировать, затем ещё два-три года, чтобы внедрить, а после этого всё пришлось снова менять. Сейчас вещи меняются гораздо быстрее: сегодня ты можешь сделать новый логотип, а уже завтра устроить его презентацию по всему миру. Нужно просто отправить данные — и всё, печатать особо ничего не нужно, громоздких руководств не нужно. Этот бизнес стал намного более гибким — но и более сложным.
Но даже имея лучший логотип во Вселенной, ты будешь выглядеть засранцем, если ведёшь себя как засранец. К счастью, в наши дни люди лучше подготовлены к тому, чтобы не покупаться на всякую дрянь. Я всегда ненавидел Uber и просто счастлив, что эта компания сейчас по уши в дерьме, и ни за что в жизни не буду пользоваться этим сервисом. Или, например, Amazon — это настоящая корпорация зла, которая убивает на корню весь ритейл. Никакой корпоративный дизайн тут не поможет.
Поговорим о воркшопе p98a. Для вас это бизнес или хобби?
Вообще-то предполагалось, что мы тут будем работать, да вот пришли вы со своим интервью (смеётся). Отвечая прямо на ваш вопрос: это моё хобби, на которое я трачу много денег. Так что вряд ли это продлится ещё сколько-нибудь значительное время, моё банкротство не за горами. Вообще идея воркшопа заключалась в том, чтобы проводить эксперименты. Для этого нужно было найти, куда поставить печатные машины. Площадка в итоге появилась, и, несмотря на то что пространство большое, оно всегда как-то самозаполняется. У нас много идей, много шрифтов, много классных вещей, но в то же время нам приходится зарабатывать деньги, что очень скучно.
Во всяком случае, мы пытаемся придумывать крутые штуки. К примеру, сами делаем деревянные шрифты, печатаем ими постеры, хотя это, по сути, просто способ немного заработать. По-настоящему нам нравится заниматься собственными проектами вроде, например, монографии о Луисе Оппенгейме, которую мы хотим издать в этом году. Мы также пытаемся вернуть к жизни высокую печать, но на более совершенном техническом уровне — используя не ностальгический монотипный и линотипный набор, а цифровой. Это то, что нас действительно интересует.
Для любого дизайнера, особенно в наши дни, очень важно помнить, какова физическая природа вещей, помнить, что все они до сих пор делаются живыми людьми, у которых две руки и два глаза. Все правила, по которым мы работаем, были сформулированы в своё время для металлического набора, в их основе — сетка. Вы осознаёте это, только когда своими глазами видите металлический шрифт. Это дисциплинирует любого дизайнера. Дело здесь не в ностальгии, это важно изучить, чтоб понять, как работает система и из чего складываются её ограничения. Представьте, как сложно приходится современному молодому дизайнеру — тебе 20 лет, и ты можешь делать всё что угодно: печатать всеми размерами, всеми цветами, в твоём распоряжении почти 50 000 шрифтов. От всего этого голова идёт кругом. Вот почему у нас для постеров используется только один кегль, а если определённые буквы заканчиваются — что ж, тебе надо как-то выкручиваться. Это будоражит мысль, учить принимать решения, воспитывает скромность и признательность, да и в целом сильно освежает.
Здесь, в p98a, вы издаёте журнал под названием Paper, а также некоторые материалы по типографике. Не могли бы вы рассказать о вашем плане публикаций? Ощущаете ли вы нехватку современной литературы о шрифтах и типографике?
Мы просто хотим печатать. Об этом говорится и в предисловии к журналу. Он выходит на английском языке, потому что редактор (Р. Джей Магилл-мл. — Прим. ред.) был американцем, но он мог бы издаваться и по-немецки. Нам просто нравится печатать разные штуки. Около пяти лет назад я зачем-то купил этот ризограф, и следующий наш выпуск, возможно, будет отпечатан на нём, а может, и на цифре, я не знаю пока. Ручная печать всё ещё хороша.
Как вы выбираете, что печатать?
У нас есть редактор из Американской академии. Он журналист и писатель, и до сих пор все штуки находил для нас именно он. Мы издаём несколько сотен экземпляров — и на английском, и на немецком. Просто кому-то нравится писать, а нам — печатать.
Мы почти iPad-журнал, с тем только отличием, что обычно такие журналы существуют не дольше одного лета. Потому что это фейк. Ты берёшь в руки айпад, когда хочешь посмотреть новости. Тебе не нужен айпад, чтобы прочесть книгу или выпуск журнала. Когда я живу в США, то один или два раза в неделю читаю с айпада Frankfurter Allgemeine, потому что мне нравится эта газета, а полиграфическую её версию я найти не могу. Если мне вдруг понадобится New York Times, я её просто куплю. А Frankfurter Allgemeine я читаю в формате PDF, что очень глупо, но ОК. Можно увеличивать или уменьшать масштаб при чтении.
Если у вас есть истории, люди будут их читать. Потому что им это нравится. Это константа. А вот сама печать изменилась. Вы знаете, что сейчас издаётся больше журналов, чем когда-либо. Только они делают тиражи не 500 000, а 1000 или 5000 экземпляров. Идёшь в магазин здесь, в Берлине, — и поражаешься, сколько там журналов! Все хотят публиковаться, печатать и читать. Что в этом плохого? Сейчас это просто, как никогда. Цифровая печать стала фантастически дешёвой, доступной каждому. Вы могли бы завтра отпечатать здесь свой журнал на русском.
То есть вы считаете, что нет никаких шансов развить у людей привычку читать длинные тексты с экрана?
Лонгриды, конечно, существуют, просто люди чувствуют, что экран для них — неподходящее место. Когда мы работали над Zeit Online, то были удивлены, что лонгриды и в самом деле кто-то читает. 85% текстов в журнале писалось в этом жанре. Но что это были за лонгриды? От 4 до 5 скроллов, то есть не 48 страниц, а 4, максимум 5. Никак не больше. Настоящий лонгрид — это совсем другая история, с ним очень неудобно и никогда не будет удобно. Например, он несовместим с дневным освещением. Конечно, хорошо, что можно играть с размером текста, например увеличивать его, если у вас плохое зрение. Быстрая прокрутка — тоже отличная вещь.
Это просто один из множества форматов, предназначенный для определённых людей, определённых ситуаций и определённого контента. И вот именно он легче воспринимается на бумаге. Я говорю только об этом. Если ты действительно хочешь погрузиться в чтение, тебе будет нелегко сделать это с электронным устройством. Придётся крутить взад-вперёд, устанешь. Это какое-то ненастоящее чтение. Так, хорошо попробовать что-нибудь новенькое, но потом всё равно возвращаешься к привычной жизни. У нас есть наши айпады и компьютеры — и есть наши книги и журналы. Не нужно их смешивать. Это разные опции, и при выборе той или иной мы все руководствуемся чистой прагматикой. Мы совсем не против компьютеров. Мы очень цифровые ребята. Не хотелось бы, чтобы вы сделали вывод, будто мы здесь мечтаем полностью перейти на олдскульную печать. Просто у человека, похоже, есть врожденное стремление публиковаться, а у нас есть подходящий механизм. Так почему бы его не использовать?
Бумага — до сих пор вполне сносный носитель.